Менелай Куртович удалился, оставив Никиту наедине с судьбой.

Как раз в то время, когда Никита вернулся от Харрона к себе в комнату, Данила Голубцов входил в свою лабораторию. Отпер ключом дверь, сделал шаг, а там…

А там было свежо, в серых утренних сумерках легкими порывами налетал прохладный ветерок. С вершины невысокого холма открывался вид на долину реки. Зрелище было фантастическое — предрассветный туман лежал пушистой пеленой, над которой причудливыми темными островами выступали вершины деревьев. Узкая тропка устремлялась с вершины холма под крутой склон и броском ныряла в туман. Данила вздохнул полной грудью, поднял удочки и заскользил вниз, по мокрой от росы траве. Там, на обрывистом берегу, под тремя мощными старыми акациями, было его излюбленное место. Река образовывала здесь излучину, глубина приличная, и главное — течение медленно крутило омутом по кругу, намывая необходимый рыбе корм. Здесь можно было взять хорошего леща.

На берегу Данила остановился. Тишина, над водой клубится пар. В такое утро на противоположный берег нередко выходят из лесу дикие кабаны — на водопой. Соблюдая величайшую осторожность, дабы не вызвать малейшего сотрясения почвы, отпугивающего крупную рыбу, Данила спустился с обрыва к воде, цепляясь за выпирающие из земли корни акации. Распутал снасти, наживил и забросил удочки; уселся в ожидании поклевки. Сегодня он должен взять хорошего леща — хорошо бы килограмма на три. Впрочем, это вряд ли.

Сверху посыпались комочки земли. Кто-то спустился и тоже принялся заряжать удочки. Стараясь не упускать из вида поплавков, Данила скосил взгляд на непрошеного соседа. Это был какой-то лохматый тип, в линялых, затрепанных джинсах, в синем толстом свитере.

— Не клюет? — осведомился гость.

— Еще клюнет.

— Наверное, Данила, ты хочешь знать, что творится в институте? — то ли спросил, то ли сказал лохматый.

В этот момент поплавок-перо правой удочки «лег» на воду плашмя. Лещ пробовал наживку, и, конечно, Данила ничего не должен был отвечать. Но губы как-то сами по себе разжались:

— Очень даже неплохо бы.

— Дело в том, что я знаю немногое, — вздохнул лохматый. — Я ведь вижу всё иначе. Выражаясь вашим языком, научная сторона дела такова. Осуществляется секретный эксперимент по холодному термояду. Это они называют гигантской трансмутацией. На деле же это — неимоверно растянутый во времени и структурно упорядоченный в пространстве ядерный взрыв. Они не ведают, что творят, и может произойти большая беда. Тогда все погибнут.

— Что же делать? — спросил Данила. Он уже успел неудачно подсечь и теперь наживлял нового червя. Тот отчаянно сопротивлялся.

— Я постараюсь помочь. Я смогу помочь, но мне нужна твоя помощь.

— Как?

— Не дай себя убить, Данила. Если ты и твои друзья погибнете, я не смогу помогать.

— Но как?..

— Не спрашивай, я не знаю. Я вижу ваш мир не так, как вы. Тот, кто направляет трансмутацию, — я не знаю его, но цели его ужасны.

— Что они такое? Зачем им это?

— Двое главных — не люди. А прочие, из Ученого Совета — жертвы собственных амбиций. А те потому не люди, что души в них нет, давно уже нет.

Данила подсек вторично. Леска загудела, удилище согнулось в дугу. Данила вскочил, схватил подсаку и принялся вываживать рыбу. И на время забыл про всё. Это оказался лещ, разумеется. Ядреный, широкий как сковородка, наглый. Возле самого берега, когда Данила уже навострил подсаку, лещ выпрыгнул из воды, хитро и нагло глянул рыбьим глазом, даже вроде бы подмигнул и, оборвав крючок, ушел на глубину.

— Ну вот оно как, — констатировал Данила. — Каков карась! Такого поймаешь — потом жалеть станешь.

— Мне пора, Данила, помни, о чем я тебе сказал, и береги себя.

А в то самое время, когда Данила Голубцов общался с Духом Науки, Тимофей Горкин пребывал в своей рабочей лаборатории угрюм и зол. Сослуживцы с самого утра зарядили пить чай, поскольку ничего другого не оставалось делать. Тимофей вполголоса ругнулся и вышел.

Он двигался странно пустыми коридорами правого лабораторного корпуса, пока не уперся в лестничный пролет, снабженный уже знакомым дорожным знаком и соответствующим пояснением: «Стой. Обход через пятый этаж». Горкин вернулся в начало коридора, к боковой лестнице, и поднялся на пятый.

На пятом тоже было безлюдно. Местами сквозь отсутствующую крышу блистало солнце. Уцелевшие участки этажа казались развалинами древних поселений. Гулял свежий ветер. У центральной лестницы висел очередной «кирпич». Поясняющая инструкция была такая: «Хода нет. Спускаться лифтом до первого этажа».

«Ага, а на первом прикажете не выходить из лифта и дуть на пятый. Так не дождетесь же!» Тимофей вообразил себя романтическим героем, степным богатырем и мужественно ступил на лестницу.

Под ногами ничего не было, никакой лестницы. В провале виднелся пролет аж второго этажа. «Ко всем чертям все эти быть — не быть», — и стал спускаться по невидимым ступеням. Где-то между третьим и четвертым даже появился кураж. Захотелось остановиться посреди этой идиотской пустоты и раскурить трубку «в виду неприятеля, под ураганный свист картечи».

Но мужественное торжество не состоялось. Тимофей уже взял набитую трубку в рот, достал коробок — спичек осталось всего две. Стал раскуривать — на сквозняке спички погасли одна за другой. Раздосадованный, швырнул коробком под ноги. Тот пролетел, не обнаружив препятствий, до пролета второго этажа и глухо шмякнулся о ступени.

Гамлетовские игры были вмиг позабыты. Тимофей, боясь глядеть под ноги и о чем-либо думать, побежал вниз по лестнице.

В голове крутилось: «Только б не оступиться». На втором этаже под ногами возникли ступеньки, Тимофей перевел дух, отметил дрожь и слабость в ногах и ступил в коридор, где начинался переход в центральный корпус.

На выходе из центрального корпуса у лестницы увидел всё тот же знак и табличку, также призывающую воспользоваться лифтом.

«Одну минуту, господа!» Тимофей ступил на лестницу. Под ногами, глубоко внизу, был подвал. «Вот вам!» Тимофей набрал полную грудь воздуху и отчетливо плюнул вниз.

А внизу было что-то не то. Что-то как бы флюоресцировало. Пробегали какие-вереницы вспышек, блуждали тени. Плевок отметился в этом «что-то» ярко-зеленой плямбой, что-то взвихрилось, а звука не было.

Горкин поспешно отпрянул, торжества мужественности опять не вышло. Следуя развешенным инструкциям, Тимофей добрался до цели путешествия — отдельной лаборатории Голубцова.

— Скоты! Мерзавцы. Ты представляешь, Данила, вызывает меня прям с утра Харрон и говорит — пиши заявление об уходе. Администрация, говорит, не одобряет, видишь ли, моих занятий. Или убирайся со своим компьютером, или компьютер опечатаем, а тебя… И сроку, говорит…

— До заката солнца.

— Нет, до захода. А как ты догадался? Стой, тебе, что ли, тоже?