Минут десять мы обсуждаем погоду, мою очередную шляпу, дороговизну жизни, правительственный кризис… Наконец я приступаю к выбору плитки – одной! – это я сразу и категорически объявляю. Ноури ухом не ведёт на мою суровость и вываливает передо мной, вернее, осторожно и быстро выкладывает на полу целую россыпь иранских плиток – а на них обычные мотивы этого промысла: глазастые рыбки с роскошными хвостами, охотники на тонконогих лошадях, башня Давида над стенами Старого города… И я начинаю кружить над ними, присаживаюсь, перебираю… Откладываю в сторону, возвращаю назад в стопку.

Разговор всё длится, улыбки сменяются возмущённо поднятыми бровями и снова улыбками. И вот я выбираю чудесную плитку – одну! Я же сказала: одну! – сине-лазоревую, с охотником на резвом коне. Лук его натянут, на сгибе локтя – бурый коршун. Я предвкушаю Надин восторг, она человек эмоциональный. Я очень довольна: мне удалось снизить цену на пятьдесят шекелей – приличная скидка. Представляю, как сядем мы с Надей обмывать приобретение, обсуждать прекрасный вещественный мир нашей жизни и представлять, как вделанная в русскую деревенскую печь, будет иранская плитка полыхать от жара!

Осталось только завернуть покупку в старые газетные листы – на иврите, арабском, английском или французском… Только русских газет я здесь не встречала.

И тут Ноури поднимает палец и говорит:

«А для тебя у меня есть одна вещь!»

Поворачивается и уходит в кладовку в глубине магазина. Минуты три копошится, затем выходит с очередной плиткой в руке.

«О нет! – говорю я. – Довольно, я сказала тебе: сегодня покупаю только одну».

Он таинственно молчит и заговорщицки на меня смотрит.

«Эту ты купишь, – говорит он тихо. – Эта твоя. Для тебя».

И кладёт на прилавок плитку: на ней в кусте жасмина сидит на ветке жёлтенькая канарейка! Я просто онемела. Повторяю: Ноури не читает русских книг, понятия не имеет, что я их пишу, а роман ещё только в работе и так трудно движется!

«Смотри, – говорит он. – Вещь старая, изумительная, ей лет восемьдесят. Но дело не в этом. Дело в мотиве. Очень редкий мотив в этом промысле. Ты, может, не знаешь, что это за птичка? Это канар, ка-а-анар… Тебе это нужно купить, – говорит он с нажимом. – Хорошую скидку дам…»

И совершенно потрясённая, ни слова не говоря, я вынимаю кошелёк и, не торгуясь, покупаю певчего кенаря. Он у меня дома сейчас, и я отлично помню, с какого дня работа над романом сдвинулась и побежала.

Так вот, Ноури…

Ноури и грифоны – ещё один мотив в любимой мною иранской керамике.

Лет пять назад мы предприняли очередной переворот в своей жизни – переезжали из Иудейской пустыни в Иерусалимские горы. Это две местности, разные во всём. Казалось бы, двадцать пять минут приятной неторопливой езды, но, как и всегда здесь: иной климат, иной ландшафт, и значит, иная жизнь. Там пепельные скалы, накрытые шкурой; тут – сосны и туи на горах…

Описание ремонта судорожно пролистнем, каждому случалось пережить этот кошмарный сон: борьба с рабочими, ругня с поставщиками, приславшими не ту плитку и не тот унитаз…

Однако и в этом хаосе я готова отметить приятные стороны, ибо всегда увлечена преображением жилища и разными возможностями устроить из этого процесса, как говорит мой муж – грандиозный кипиш. Я же это называю по-другому: праздник, который будет всегда с тобой.

В новой квартире – в общем-то, небольшой – у нас оказались два больших балкона, облицованных шероховатым иерусалимским камнем. Я решила, что в нем замечательно будет смотреться вделанная там и сям иранская плитка – как окошки в зачарованный мир старой Персии.

Подхватилась и поехала к Ноури. Думала прикупить пять-шесть плиток с традиционным рыбным мотивом. Они такие славные, эти рыбки: плавные-хвостатые, разноцветные и весёлые, – летом будет приятно на них смотреть.

Ноури сказал:

«Только не будь обычной. Ты сама необычная, и плитку выбери… особенную. Возьми вот грифонов».

«Грифо-онов?! Это же мифические чудовища греков! Тело льва, крылья, лапы и голова орла?! На черта мне смотреть на этот ужас?»

«Э-э, – протянул Ноури. – Погоди…»

Вновь пропал в своей загадочной кладовке и вышел, с трудом таща в сцепленных руках груз – несколько крупных керамических плиток.

«Смотри…» – стал раскладывать, попутно смахивая ладонью пыль с обливной поверхности. И мне стали открываться Грифоны – могучие стражи золота скифов. Символ господства над стихиями воздуха и земли.

Я смотрела на фантастических чудищ, не отводя глаз: полуорел, полулев, с длинным змеиным хвостом. Эти могучие птицы-звери были впряжены в колесницу Немезиды, они вращали колесо судьбы!

Впервые о грифонах упоминает Геродот в пятом веке до нашей эры. Чудовища с львиными телами и орлиными крыльями и когтями, – пишет он, – живут в Гиперборее и охраняют месторождения золота от одноглазых аримаспов, сказочных обитателей севера. Размером грифон превосходил восьмерых львов, а силой – сотню орлов! Он легко поднимал и уносил в гнездо коня со всадником!

…Жёлтая, темно-синяя, лазоревая и цвета слоновой кости – каждая плитка с оскаленным крылатым-когтистым грифоном была наособицу, бликовала облитой поверхностью, рассылая по стенам, увешанным медью и бронзой, видения грозного античного царства.

«Ты ведь понятия не имеешь, что это за твари?» – вежливо поинтересовался проклятый торговец мечтами и мифами.

«Да ладно, умник, – отозвалась я, представляя, как вделаю эти плитки в глухие каменные колонны на наших балконах и те загадочно оживут и задвигаются под тенями и солнечными бликами. – Грифон – это мифическое животное в древнегреческом эпосе».

«Может, и так, – Ноури скромно пожал плечами, и невозможно было понять по его глазам, что он думает. – Может, у греков они тоже водились. Но я знаю, что они водятся там, у нас. В горах».

«Что-о?! – я расхохоталась. – Где это, интересно?»

«В Иране».

«Ну да, – кивнула я. – В образе Аятоллы».

«Ты зря так говоришь, – обиделся он. – Их вполне используют в хозяйстве. Мой отец, например, впрягал их в телегу. У отца была мельница».

Я снова расхохоталась, и смеялась долго, с удовольствием.

«Ладно, если дашь хорошую скидку, куплю их. В самом деле, нужно же чем-то пугать гостей».

И вот уже пять лет я вывожу своих гостей на балконы, чтобы те могли полюбоваться «Птицеклювыми собаками Зевса, которые не лают» – так называл их Эсхил.

Но вот совсем недавно Ноури поразил меня вновь. Я заглянула к нему, как обычно, по пути – просто поглазеть, присмотреть афганский коврик к себе в кабинет, ну и поболтать…

«Как поживают твои грифоны?» – спросил он.

«На своих местах, – говорю, – взлететь они пока не могут».

«Слушай… Тут я добыл ещё одного, уникального. И очень старого – ему лет сто пятьдесят. Подожди…»