– Нашли, – зло сказал Кир в ответ. – Это вообще единственное, что у них тут стерильное было, они тупо не знали, как этим пользоваться. Ларингоскоп тоже нашли, клинок, правда, один. Прямой.

– Спасибо, что не детский. – Скрипач ощупывал Иту шею. – Так… Кир, скажи морде, чтобы принесли новокаин и адреналин. И… мне пинцет нужен. Ит, еще пять минут, – попросил он. – Надо же, даже батарейка живая… так. Ребят, там в глотке какая-то хрень, судя по шуму.

– Выше связок? – ошарашено произнес Кир.

– В том-то и дело, что выше. Я сейчас попробую вытащить. Фэб, ты его дышишь, Кир, подтягивай трубку вверх, – приказал Скрипач. – Пинцет есть?

– Сейчас… не знаю, что им делали, но какой-то есть. Сойдет?

– Сойдет, лишь бы подцепить как-то. Ит, терпи.

Скрипача недаром хвалили за его руки – он порой умудрялся делать совершенно невозможные вещи. Вот и сейчас он каким-то чудом сумел подцепить и вытащить ссохшуюся мокроту, которую выдохом забило уже не просто под трубку, а загнало выше, на уровень связок. Сгусток выглядел, как длинный ссохшийся шнур, который был влажным лишь на конце.

– Я тут поубиваю всех, – охрипшим голосом произнес Кир. – Давай, псих, давай. Уже полегче, да?

Дышать и впрямь стало немного легче. Совсем немного, но и так уже лучше. Ит в полном изнеможении закрыл глаза.

– Родной, не спи, – попросил Фэб. – Мы сейчас сделаем новую стому, слышишь? Сделаем новую и зашьем старую. Она гноится, это опасно.

Что и как они делали, Ит пропустил – дышать снова стало тяжело, и он, видимо, ненадолго потерял сознание. Очнулся от того, что внезапно стало легко дышать, для этого не требовалось вообще никаких усилий, и это ощущение было настолько ярким, что он вопреки логике и разуму попробовал вдохнуть самостоятельно. Кто-то тут же поддержал его вдох, и еще раз, и еще, и еще…

– Хорошо, хорошо, – послышался где-то в отдалении голос Фэба. – Рыжий, Кир, найдите лазикс. Или лучше ты, Скрипач, найди, а мы еще раз сделаем лаваж. Очень много мокроты, нужно промыть бронхи.

– Еще бы ее было не много, при бронхите… Так. Температура тридцать девять и четыре, давление сто восемьдесят, пульс сто двадцать. Фэб, запомнил?

– Угу… Кир, откашляй его, пожалуйста, я сейчас еще раз… вот-вот-вот, молодец, молодец… мы быстренько, не бойся. Кир, кислород сто процентов дай, через пять минут на семьдесят.

Струйная, вяло подумал Ит. Они делают струйную, поэтому так легко. Жалко, что я умираю… и ведь даже не могу сказать, от чего… они поймут сами, это дело получаса, но если бы я мог сказать, они бы просто обезболили и проводили… Ребята, не надо меня лечить, я так замучился за эти три месяца, что уже не хочу, чтобы меня лечили… отпустите меня…

– Живот твердый, – в голосе Фэба тревога. – Как бы спросить-то… родной, если живот болит, мигни, пожалуйста… Что грудь болит – понятно, она сейчас не может не болеть. Сердце болит?

Да, скъ'хара. Болит. Уже два месяца болит, день и ночь, без перерыва.

– Кир, сбегай, глянь, что у них за процедурная. И зайди к этому главному, который до сих пор не соизволил дойти, забери наборы для термо. Какие будут.

– Хорошо бы были. Я как подумаю, что его обычным зондом… никакой промедол не поможет, а наркоз он не выдержит.

– Ладно, сейчас…

Я придумал способ поговорить с тобой, скъ'хара. Вот только как дать тебе понять, что я его придумал? Руку поднять сил нет. Совсем. Как попросить тебя взять меня за руку, которая здоровая?

– Что ты хочешь, мой хороший? – Фэб стоит рядом и гладит по голове. Лицо – под маской, волосы тоже убраны, видно только глаза. Правильно, молодец, Фэб. Без маски со мной рядом сейчас лучше не находиться…

Ну проследи! Смотри туда, куда смотрю я!.. Какой же ты глупый, скъ'хара… пожалуйста, посмотри туда, куда смотрю я… ну, пожалуйста…

– Так, лазикс есть, – радостно сообщает Скрипач. – А чего это у тебя с рукой? Фэб, рука дрожит. Раньше не дрожала. Подожди… Ит, ты это специально?

Умница, рыжий! Да, да, да, да! Возьми за руку!!!

– Что ты делаешь?

– Да подожди ты! Ит, это что? Морзянка?!

Да!!! Ну, наконец-то. Спасибо, рыжий. Спасибо…

– Фэб, дай ему сто процентов на пару минут. Так полегче?

«Да».

– Как ты себя чувствуешь?

«Умираю».

– Подожди, не торопись, – голос Скрипача серьезнеет. – Всё неприятное мы сейчас уберем, боль тоже уберем, тебе станет легче. Обещаю.

«Сепсис у меня сепсис рыжий прости поздно».

– Ты уверен?

«Да».

– Давай без паники пока что.

«Миокардит скоро станет сердце спасибо что пришли так тосковал сейчас хорошо вы рядом».

– Я тебя еще раз прошу, без паники. Мы всё промоем и вычистим, начнем гамма-глобулин, антибиотики и плазму…

«Тут ничего нет уже не надо обезболь устал всё время больно».

– Что устал, вижу. Родной, скажи, когда вашей палате последний раз давали кушать? – Скрипач, милый, я же не больной, не такой больной, с которым так нужно, зачем ты…

«Позавчера кефир потом рвало».

– Ясно. Сейчас глюкозу, потом придумаем, что тебе дать поесть.

«Другие больные плохо отключите труп у окна».

– Кир уже отключил. Отдохни полчасика, и поедем, промоемся.

«Не надо обезболь пожалуйста».

– И не надейся.

«Передай Берте я люблю ее».

– Она это и так знает.

«Передай».

– Ладно. Кир, что там с процедурной?

– Греют. Это не процедурная, а холодильник. Ну как вы тут?

– Общаемся морзянкой. Ты наборы достал?

– А как же. Сейчас промоем в лучшем виде, не сомневайтесь. Смотри-ка, действует лазикс…

– Так, я пошел за антибиотиками и глюкозой. Рыжий, проверь амбушку, она, кажется, с трещиной. Ехать придется на мешке, тут промывать нельзя, к сожалению…

Снова уплывающее сознание, в голове полнейшая каша, дышать легко, но тело почему-то сводит… кажется, от холода. Длинная, болезненная судорога, голоса рядом становятся встревоженными. Еще одна судорога, сильнее прежней.

– Да понятно, что замерз, но релаксанты в больнице должны быть!!! И потом – какая кома?! Вы очумели?! Человек в сознании, ни контрактур, ничего. Он с нами разговаривает, общается!

– Как можно разговаривать с трахеостомой?

– Морзянкой можно разговаривать!!! Что у вас тут вообще творится, вашу мать! Вы за больными почему не ухаживаете?!

– Эти больные – преступники! Вот конкретно ваш виновен в убийстве восемнадцати человек!