– Ты где, где?

– Я из автомата. Ты не бойся. Придвинь что-нибудь к двери. Тяжелое.

– А ты где? – Она цеплялась за его голос, боялась, что он замолчит, всем своим страхом торопя его.

– Запрись получше и жди.

– Как получше? Я не знаю, как получше.

– Аня, у тебя такой голос. Ты что-нибудь прими или выпей. У тебя есть? На той полке, слева, там бутылка, ты увидишь. Выпей.

– Да, да.

– И ничего не бойся, слышишь? Я скоро.

– Ты привези…

– Что? Я все привезу. Знаешь, я кончил ту работу. Но об этом потом, потом. Я еду.

Анна пересела поудобней, уперлась рукой в пол. Из-под ладони что-то гранено-скользкое выбросилось и плоско скакнуло в сторону.

– Ой, нашелся! – тонко и счастливо вскрикнула Анна.

– Нашелся? – странно повторил Сашка. Голос его отвердел. – Все, Аня, я сейчас. Жди.

Анна посмотрела в окно. Небо проснулось, серебрясь, разжижая звезды, поселившиеся в листве. И птица трепетала, повиснув в воздухе на одном месте, не отлетая от куста. Анна, не отдавая себе отчета, все шарила рукой по шершавому дощатому полу. Наконец рука нащупала то, что искала: камень. Вот он. Она крепко зажала его в кулаке, маленький, овальный, живой.

Нашелся.

– Нет, не надо, не приезжай, – слабея, чувствуя нестерпимую боль в груди, губя все, сказала Анна.

В тот же миг что-то словно взорвалось в голове Анны. В трубку, оглушая, вломился скрип и скрежет. Хруст не поймешь чего: металла, стекла, костей. Кто-то огромный, тяжело дыша, надвинулся, все раздавил, смял.

– Сашка! – испуганно позвала Анна. – Саша, что?

Но он не ответил.

– А-а-а!.. – услышала Анна протяжный, удивленный вскрик. Он высоко оборвался и опять, снова, уже совсем затихая, еле слышно: – А-а-а…

Нет, это не Сашка, это не может быть Сашка. Стон, хрип, потом странное бульканье.

– Сашка, ты где? – отчаянно крикнула Анна. – Не молчи!

Сашка опять не ответил.

– Пок-пок-пок, – где-то далеко телефонная трубка раскачивалась, ударяясь обо что-то.

Чудище, тяжелое, неповоротливое, грузно вздохнуло, повернулось с боку на бок по хрусткому, ломкому, мягкому, будто живому.

– Пок-пок… – все реже, – пок…

И короткие гудки в трубке.

«Что же это, как станция работает? Только включили телефон, и на тебе, сразу поломка. Треск, шум, бог знает что… Нет, не так я поговорила с Сашкой. Этот камень проклятый подсунулся не вовремя. Проклятый? Сама я проклятая. Потому что тот, другой, все равно не отпускает меня, будто осталась какая-то надежда. На что надеешься, дура? Ведь не на что. Но в каждом сне он где-то рядом, вот сейчас откроется дверь, и он войдет. Сквозь дождь, вместе с ветром, или вдруг косо повалит снег, и одно плечо белое…

Матери надо позвонить, может, хоть как-то работает телефон. Мать небось и спать не ложилась, сидит с нитроглицерином. – Анна невольно вздохнула. – Ну и ночь!» Она снова сняла трубку. Застарелая, пыльная тишина жила в ней. Анна дунула. Ее дыхание вернулось, ответило ей из трубки. Она посмотрела в окно. Лазурь небесная сияла сквозь мелко нарезанную молодую зелень. День будет хороший, ясный. Синица, все так же трепеща крыльями, повисла над кустом сирени, не опускаясь и не отлетая, подвешенная на серебряной нити.

С вокзала Анна позвонила матери.

– Ты не знаешь? Не знаешь? – все повторяла Вера Константиновна звенящим помолодевшим голосом. – Господи… Боже мой!

– Славка? – еле ворочая языком, выговорила Анна.

– Ты не знаешь? – снова бессмысленно повторила мать.

– Что? – в ярости торопя ее, выкрикнула Анна. – Да говори же! Что? Ну!

– Ты не знаешь? Саша… Его машиной сбило.

– Сашу? – плохо соображая, повторила Анна. Но холод страшного предчувствия уже проник в грудь и сжал сердце. – Как это… сбило?

– Ночью. Он из телефонной будки говорил. Позвонить, видно, хотел. Машина наехала… Ищут.

На похоронах было много народу. Гроб не открывали. Кто-то подходил к Анне, она не различала. Потом из сутолоки чужих лиц выплыло несчастное, ищущее ее взгляда, лицо Ильи. Правый глаз у него был затянут кровяной пленкой. Слезы лились из больного глаза. Анна тупо удивилась, как можно плакать одним глазом. Ее руке стало жарко и влажно, она поняла, ее за руку, не отпуская, держит Илья. Но Анна тут же забыла о нем.

Где-то сбоку она увидела мать. Ее поддерживали две скорбные, серые старухи. И они, наверное, не устояли бы, упали, но их тоже поддерживали старые, полуистлевшие тени. Анна поняла: горькие эти старухи стоят на ногах только потому, что крепко, нерушимо держатся друг за друга.

С крышки гроба все время падали цветы. Как много цветов… Какой-то лысый человек их подбирал, но они снова падали. Может, его пригласили нарочно, чтоб он их подбирал.

Илья отходил, все время кому-то совал деньги. Опять руке становилось жарко, влажно. И кровавый плачущий глаз.

– Потеря… непоправимая… Уход гения…

– Последняя работа… Открытие в кристаллографии… Это… это… поистине…

– Войдет в историю… Да, да, великий…

– Обещал… Безвременно…

«Это он о Сашке? Великий?..» – с трудом вслушиваясь, подумала Анна.

На голове матери был дикий ярко-малиновый платок, незнакомый Анне. Почему малиновый?

«На мне тоже малиновый?» – вдруг испугалась Анна.

Она оттянула край платка, кем-то накинутого ей на голову. Тонкие черные кружева. Что за кружева? Я не хочу кружева… Анна попробовала стянуть их с головы, но налитая кипятком рука Ильи удержала ее:

– Так надо, надо, Анна.

Слезы столбами стояли в ее глазах. Ей показалось, кто-то светлый, без очертаний высоко повис над гробом.

Еле различимая рука протянулась и тронула белую гвоздику. Анна не смогла сдержать хриплого рыдания. Отерла глаза. Все исчезло. Призрачной руки больше не было.

Дул кладбищенский стылый ветер, не знающий времен года. Венки стояли, ненужно прислоненные к мраморной стене.

«Вдруг там, в гробу, не Саша», – понадеялась Анна.

– Как долго ты не приходила… Я ждал, боялся лишний раз позвонить. Наберу номер, услышу твой голос и кладу трубку. Это я был, я, – робко сказал Илья, отводя взгляд.

«Значит, это был Илья, вот кто звонил», – подумала Анна.

– Садись, садись, располагайся поудобней.

«Поудобней». Илья когда-то наткнулся на это слово, и оно прижилось. Удобный мягкий диван с пухлыми подушками. Почему-то рядом с Ильей всегда оказывалось что-то мягкое, податливое, да и сам он такой же. Вот он повернулся, что-то налил в маленькую рюмку. Все надежно, устойчиво. Чашечка кофе. Мягкая, теплая спина Ильи. Простегана посередке крупными стежками, так что появилась уютная ложбинка.