— Ну вот, вода поднимается! — довольно проговорил брат Атаний.

Балкис широко раскрыла глаза. И точно: вода поднималась — медленно, но верно. Она уже доходила до середины груди Антония, потом покрыла грудь… Балкис отвела взгляд, краснея и стыдясь собственного волнения.

Если монахи и заметили ее смущение, виду они не подали. Брат Атаний склонился и зажал пальцами ноздри Антония, а другой рукой накрыл его губы — за мгновение до того, как они скрылись под водой. Вот уже водой залило лицо юноши, волосы. Сердце у Балкис от страха ушло в пятки.

— Не бойся, девушка, — успокоил ее брат Рианус. — Он не захлебнется.

Трудно было поверить в это при том, что волосы Антония разметались и покачивались на воде, словно нимб, от чего он стал похож на ангела — тем более что был очень бледен. Но нет, ни один из ангелов не смог бы пробудить у девушки такие чувства.

Но вот вода немного спала, и брат Атаний разжал пальцы и отпустил ноздри Антония. Балкис услышала, как ее друг с хрипом вдохнул, увидела, как порозовели его щеки, и ей самой вдруг стало легче дышать — а она и не заметила, что у нее так сдавило грудь от волнения.

Вода продолжала убывать и вскоре отхлынула наполовину, и потом ее уровень снова начал подниматься. Каменная раковина наполнилась почти до самых краев, и брату Атанию снова пришлось зажать ноздри и рот Антония. Потом вода вновь пошла на убыль, поднялась в третий раз и наконец спала окончательно. Балкис изумленно ахнула: уродливые раны, оставленные когтями льва, исчезли без следа, пропал и огромный кровоподтек на щеке.

— Чему ты так дивишься, девушка? — спросил брат Атаний. — Вот так избавляется от любых недугов всякий, кто ложится в эту раковину.

— А теперь нужно поднять и обтереть его, — заметил брат Рианус. — Будет нехорошо, если он, исцелившись, простудится.

Брат Атаний подхватил Антония за плечи, а брат Рианус — за ноги. Балкис в который раз решительно отвела взор, но все же не удержалась и подглядела украдкой, обернувшись через плечо, — так ей хотелось убедиться в том, что ее друг действительно исцелился от ран. Монахи с трудом подняли юношу и уложили на землю. Затем оба вытащили из рукавов своих сутан по большому куску мягкой ткани.

На теле Антония не было ни царапинки, ни рубца. Сердце у Балкис было переполнено благодарностью к отшельникам. Несколько минут она любовалась юношей, кожа у которого снова стала гладкой и здоровой. Но вот жар вновь охватил Балкис с головы до ног. Она, покраснев, отвернулась, но странное волнение не отпускало ее. У нее все сильнее сосало под ложечкой, тепло распространялось вверх и вниз, и в конце концов она поняла: будь она в обличье кошки, она бы назвала это состояние течкой. Правда, в обличье девушки ей было все же легче унять охватившее ее возбуждение. Несколько раз Балкис-кошке доводилось переживать нечто подобное, но теперь она чувствовала себя иначе: к непреодолимой животной страсти примешивалась сладкая боль в сердце, которую кошкам никогда бы не довелось испытать. Трепеща и волнуясь, девушка призналась себе в том, что зловредная птица оказалась права: да, она влюбилась.

Когда Балкис присоединилась к старцам и они втроем понесли одетого юношу по роще к домику, птица заметила перемену в настроении девушки.

— Ну, что с тобой теперь, красотка? — издевательски осведомилась сидикус. — Втюрилась по самые уши, так что теперь не сумеешь этого отрицать?

Балкис жутко покраснела.

— Замолчи, глупая птица! Забыла про жаровню?

— Ой, как же мне про нее забыть, когда гляжу я на тебя и вижу, как ты просто кипятишься в собственном соку! — парировала сидикус.

— Достопочтенные старцы, какой нынче день? — спросила Балкис.

— Шестой день недели, любезная девушка.

— Ага, ей это не нравится, — хихикнула птица. — Она собой недовольна. А вот дружок ее, пожалуй, ею был бы даже очень доволен.

— Радуйся, что нынче — пятница, постный день, и я не могу есть мясо!

— А охота небось сил нет как? Между прочим, тут есть кусок мяса побольше и полакомее — жаль того, что он теперь одет!

— Я тебе уже обещала, что приодену тебя в гарнир!

— Да будет тебе, неразумная девчонка! Если любовь — добродетель, то отрицать ее — грех!

— А я ничего не скажу ни про какую любовь — ни тебе, ни кому-либо еще! — выкрикнула Балкис и вдруг супавшим сердцем заметила, как монахи обменялись понимающими и сочувственными взглядами. Нет, теперь она даже перед самой собой не смогла бы отрицать то чувство, что владело ею. Любовь пришла к ней не только что, а несколько недель назад, но для того чтобы Балкис осознала это, потребовалось сражение со львом а потом — целительная ванна.

И что же ей теперь было делать? Что было делать девушке, которая вся трепетала от любви, но не знала, испытывает ли избранник ответное чувство? Балкис мучительно хотелось обратиться в кошку — ведь она знала заклинание, с помощью которого можно было прекратить течку. Этому заклинанию ее некогда обучила Идрис, ее первая наставница в искусстве магии. Пожалуй, стань Балкис кошкой — тогда и гадкая птица поутихла бы, присмирела. Вот только девушке казалось, что вряд ли подобное превращение одобрят святые старцы.

Брат Атаний обратил внимание на замешательство Балкис и заботливо, сочувственно проговорил:

— Не надо сердиться на эту птицу.

— Пусть на себя сердится! — фыркнула сидикус. — Рано или поздно придется посмотреть правде в глаза, красотка!

— Ну хватит, — одернул птицу брат Атаний и улыбнулся. — Скажи что-нибудь поумнее.

— Это зачем же? — огрызнулась сидикус. — Вот что ты такого имеешь от своего большого ума?

— Ум, — ответил отшельник, — позволяет мне видеть вещи такими, какие они есть.

Балкис встревожилась. Неужели Атаний распознал в ней волшебницу, умеющую менять обличье? «Но какое мое обличье истинно?» — лихорадочно гадала Балкис.

Вот ведь какие глупости могут полезть в голову! Она родилась на свет женщиной, ею и останется на самом деле! К тому же кошка ни за что не ощутила бы такой любви, какая теперь владела Балкис.

Она вдруг испугалась. Что, интересно, имел в виду отшельник, когда сказал, что видит все таким, каково оно на самом деле? Если так, то никакого проку бы не было превращаться в кошку — она бы не защитилась от любви, она только избежала бы ее. Да и не смогла бы она навсегда остаться кошкой, ничего не объяснив Антонию. Как бы он отнесся к ней, если бы сам был котом? Балкис в ужасе поняла, что она вовсе не против того, чтобы он повел себя так, как ведут коты… Если бы только он немного нежнее…

Отшельники уложили Антония на кровать. Солнце село, начало смеркаться. Брат Атаний сказал:

— У нас есть хижина для гостей-женщин, девушка. Она всего в нескольких ярдах отсюда.

— Благодарю вас, — отозвалась Балкис, — но, с вашего позволения, я посижу подле его постели, покуда сон меня вконец не одолеет.