– И тем не менее! Я ваш должник, шевалье! Лорд Винтер,барон Шеффилд не бросает слов на ветер… Но, господа, пойдемте, умоляю вас! Ужесовсем светло, а вы, милорд, когда все в особняке проснутся, должны лежать впостели, словно и не уходили никуда… Поспешим же!

– Вы правы, – с большим неудовольствием сказалБекингэм, которому определенно хотелось стоять на мосту, упиваться своимтриумфом и сыпать напыщенными фразами. – Высшие соображения требуют…

Он с видимой неохотой опустил крышку ларца, спрятал его подплащ, и все трое пошли дальше. Д’Артаньяну привиделась некая грустная ирониясудьбы в том, что они и по пути в Лувр, и возвращаясь оттуда, пересекалиплощадь Дофина…[27]

Оказавшись на том месте, где д’Артаньян первый раз увидел ихночью в сопровождении ветреной Констанции Бонасье, герцог Бекингэм решительносказал:

– Думаю, здесь мы и расстанемся, шевалье. Благодарю васза то, что сегодняшней ночью вы были для меня ангелом-хранителем…

– Не стоит благодарности, – сказал д’Артаньян свнезапно проснувшейся в нем гасконской гордостью. – В таком предприятии,как ваше, я всегда готов сопутствовать даже…

Он чуть не ляпнул "англичанину", но вовремяспохватился, торопливо закончив:

– …даже злейшему врагу…

– Но мы ведь с вами не враги?

"Интересные дела! – воскликнул мысленнод’Артаньян. – Англичанин ты или нет?" Но, обретя за последнее времякое-какое понятие о дипломатическом искусстве, он сказал непринужденно:

– О, разумеется, мы с вами друзья, милорд!

– Когда бы вы ни вступили на английскую землю, вывсегда найдете во мне друга и покровителя, – напыщенно произнес Бекингэм.

– Не сомневаюсь, милорд, – ответил д’Артаньян иповернулся было, чтобы уйти.

Бекингэм задержал его:

– Минуточку, шевалье! В знак истинной дружбы примитеэту безделицу. Быть может, такой пустяк не вполне вас достоин, но у меня нетпод рукой ничего другого… Примите, не погнушайтесь!

Он снял с пальца перстень с большим алмазом и подал егод’Артаньяну. Гасконец, поблагодарив должным образом, надел его на средний палецправой руки. Еще один поклон – и англичане исчезли в том же проулке, откудапоявились ночью.

Д’Артаньян остался один. Первым делом он поднес к глазамруку с неожиданным подарком – и изумился. За время парижской жизни он приобрелкое-какие познания в драгоценных камнях и сейчас без труда определил, что стольнежданно доставшийся ему великолепный алмаз стоит не менее тысячи пистолей. Длябедного гасконского дворянина это был сущий клад. Даже боязно было чуточкурасхаживать по Парижу с таким сокровищем на пальце, пусть и светлым днем…

"Разрази меня гром! – растерянно подумалд’Артаньян. – То ли его светлость герцог – законченный позер, то ли он такбогат, что не знает цены деньгам и самоцветам. Подумать только: камень в тысячупистолей для него – "пустячок" и "безделица"! А впрочем,надо сказать, что для англичанина он вполне приличный человек, умеет бытьблагодарным не только на словах. Черт побери, одного этого камешка было быдостаточно, чтобы восстановить пришедшее в упадок восточное крыло Артаньяна даеще прикупить те земли, что когда-то продали терзаемые безденежьемКастельморы, – пахотный клин и луга за речкой Обербуа…"

Он еще долго стоял, любуясь переливами рассветных солнечныхлучей в безукоризненных гранях алмаза, игрой крохотных радуг. Прошло довольномного времени, прежде чем он вернулся к унылой, скучной, опасной и томительнойреальности…

– Черт меня побери со всеми потрохами! –воскликнул он, словно бы окончательно проснувшись. – Но что же мне теперьделать? Ведь нужно же что-то делать, и немедленно!

Слишком тяжела была ответственность, нежданно-негаданносвалившаяся на плечи юного провинциального дворянина. Быть может, вовсе и небыло преувеличением сказать, что судьба короля и Франции вдруг оказались вруках скромного гасконского юнца, – и эта невидимая ноша так пригибала кземле, что колени его задрожали.

– Что же делать? – повторил он в полнейшейрастерянности. – Ну и угораздило же! Они ведь не шутят, они… они все этобудут претворять в жизнь, и очень скоро!

Он внезапно ощутил себя маленьким ребенком, потерявшимся вогромном городе, беззащитным, слабым… Вся бравада улетучилась моментально.Собравшись устроить веселую проказу, он неожиданно оказался среди матерыхзаговорщиков, от чьих слов и решений за доброе лье несло большой кровью…

– Ну уж нет, черт возьми! – воскликнул он, ударивкулаком о ладонь. – Мы еще посмотрим, господа, чья возьмет! Надо срочнопосоветоваться… Один ум хорошо, а два лучше…

Круто повернувшись, он со всех ног, не разбирая дороги,побежал в обратную сторону, проскочил Новый мост, не замечая шарахавшихся отнего удивленных прохожих, чудом не угодив под колеса повозки, и, оказавшись наулице Арбр-Сек, припустил в сторону особняка капитана де Кавуа – точности радинужно сказать, что он спешил найти мудрый совет и поддержку отнюдь не у капитана…

Внезапно чья-то сильная рука форменным образом рвануланазад, остановив безумный бег, и кто-то возмущенно вскрикнул:

– Господин Торопыга, вы что, глаза забываете дома, когдалетите сломя голову?! Вы мне разорвали… вот черт! Что ж, это еще лучше, клянусьвсем моим невыплаченным жалованьем!

Опомнившись, д’Артаньян поднял глаза на человека, которомуна бегу разорвал плащ рукоятью шпаги, – и узнал Арамиса. Мушкетер ссердитой радостью продолжал:

– Право же, лучше! Я думал, это попросту какой-то нахализ нашей же роты, новичок, не знающий меня в лицо… Куда это вы так несетесь?Извольте объясниться, и немедленно! Почему на вас плащ нашей роты? Как вывообще посмели нарядиться королевским мушкетером, ищейка вы кардинальская!

Только теперь д’Артаньян спохватился, что не снял навязанноегерцогиней де Шеврез маскарадное одеяние, синий плащ королевскихмушкетеров, – да так и несся в нем по Парижу.

Кровь бросилась ему в лицо при последних словах Арамиса, ион надменно ответил, выпрямившись и скрестив руки на груди:

– Если вы намеревались меня оскорбить, то жестокоошиблись. Подобные эпитеты свидетельствуют лишь о вашей глупости.

– Неужели? – с интересом спросил Арамис, приняввид человека, которому больше некуда спешить. – Не будете ли так любезныповторить?

Д’Артаньян открыл было рот… и прикусил язык. Он никак не могсейчас драться – когда в его руках, быть может, была жизнь короля и кардинала,когда ставкой в игре была корона Франции, над которой неожиданно сгустиласьмрачная тень…