— Так вот и дерут! — улыбаясь, Турецкий ткнул пальцем себе в щеку.

5

Нинка не позвонила. И вообще ее не было ни на работе, ни дома. Это показалось Игорю Петровичу очень плохим знаком.

Он не знал, по какой причине ее вместе с делом Гусева затребовал к себе этот Турецкий, но мог предположить худшее. Впрочем, что может быть хуже неизвестности?..

Вообще-то, интуитивно предвидя назревающие неприятности, в разговоре с Мамоном Игорь Петрович высказал такую мысль, что было бы неплохо маленько окоротить слишком резвого следака из Генеральной. Все он, понимаешь, под ногами путается, все лезет, куда не положено. Мамону обычно объяснять ничего не требовалось, так было прежде, и поэтому Игорь Петрович удивился и насторожился, когда Гриша, сделав лицо полного идиота, спросил:

— Это в каком смысле, Брус?

— Ты о чем? — не понял Брусницын такой фамильярности. Не привык он, чтобы уголовник его так называл. Свои — другое дело, это еще с Чечни пошло.

— Ну… про следака. Замочить, что ль?

Надо же, какой глупый, непонятливый вдруг оказался!

— А я сказал — мочить?

— Я так понял. Не, можно. Но я к тому, что дорого это тебе обойдется, Брус. Да ты не моргай, ты знаешь, за сколько мои братаны возьмутся? Не меньше ста «кусков». «Зеленью».

— Ты не спятил, Гриша? И кончай со своим Брусом, меня Игорем зовут!

— Как скажешь, мне один хрен… Ты ж меня Мамоном кличешь? Я разве обижаюсь?

— Так то — ты! А я с министрами за ручку каждый день здороваюсь!

— Оно и видно. Сидишь и вздрагиваешь, кончай травить, говори, чего позвал? Про Гуся? Так я уже все сказал. А следака мочить за деревянные бабки я не возьмусь. Ищи себе другого. У тебя, кстати, своих мокрушников хватает…

— Ох, не нравится мне, Гриша, как ты заговорил… Ладно, вали отсюда, Бог тебе судья, вот пусть он тебя в Думу и толкает, раз ты сам по себе шибко умный.

— Обиделся, видишь? Ну ладно, на половине сойдемся. Когда его надо уделать?

— Вчера!

— Так вчера и надо было базарить. Я скажу, чтоб поездили за ним и посмотрели. Потом скажу. Но бабки все равно вперед. Ты меня знаешь, а я — тебя. И перед братвой за тебя мазу держать не стану. Гуляй тут, но без меня…

Подождал Брусницын, пока спадет ярость, и стал звонить Сергею Ершову. Тот ничего о своей сестре не знал, но пообещал быстро выяснить. И уже через полчаса перезвонил:

— Беда, Брус, Нинка в каталажке.

— Как?!

— Я тебе с Кутузовского звоню. Но не из квартиры ее, а из своей машины. Квартира опечатана, соседей позвали в понятые. Там у этой дуры из сейфа какие-то немереные бабки выгружали и что-то со своими записями сличали. Короче, я так понял, что крепко она подсела. Сейчас буду выяснять у ее начальства, что произошло… Ай-я-яй, говорил же ей! Ну чего бы послушать! Баба — она и есть баба, и мозги куриные… Ох, будь оно проклято!

Это была не просто плохая, а очень опасная весть. И Брусницын заметался по кабинету, как голодный тигр: попадись сейчас кто — разорвал бы на части!

Нинка — баба и молчать долго не сможет, а как бабу расколоть, ему объяснять не надо. Значит, что? Надо немедленно возводить укрепления, чтобы в образовавшиеся бреши не просочился враг. Как укреплять? А поднимать народ, которым эти бреши можно с успехом заткнуть, вот как!

Он посмотрел на часы — еще, слава богу, не поздно, люди на работе, и не пятница, чтоб разбегались пораньше.

Прямой телефон Максимова не отвечал. Перезвонил в приемную, секретарша сказала, что Вилен Захарович у министра, скоро подойдет, но долго не задержится, у него какие-то планы на вечер.

Брусницын прямо подскочил на месте. Стал лихорадочно собираться. Подумал минутку и достал из сейфа пяток пачек долларов — пять «кусков», на всякий пожарный, как говорится, случай. Сунул в карман, в другой — мобильник, чтобы звонить с дороги, крикнул водителю — сам в таком состоянии за руль садиться не захотел — и помчался в сторону Садового кольца.

С дороги наугад набрал номер Максимова, и — о, радость! — тот оказался на месте.

— Вилен Захарыч, дорогой, дождись меня, не убегай! Я тебя потом, куда скажешь, на руках доставлю!

— Да что с тобой, Игорек? — искренне изумился заместитель министра. — Ты, часом, не заболел? Голос какой-то… слова непонятные…

— Я буду у тебя через тридцать минут максимум! Вопрос жизни и смерти! Поверь, я к тебе никогда с такими просьбами не обращался, а сейчас вынужден.

— Погоди, ты где? Можешь объяснить внятно?

— Вот сейчас приеду и расскажу.

— Ну давай, — как-то не очень охотно отозвался заместитель министра. — Боюсь, ты мне одно дело сорвешь, личного, так сказать, порядка.

— Да что у тебя-то за заботы?

— Ну, Игорек, у каждого свои. Как там поэт один писал? Под каждой крышей свои мыши, вот так. У кого большие, у кого маленькие. Ты, к примеру, миллионами ворочаешь, а я, грешный, дай Бог, червонцами, — несколько натянуто засмеялся Максимов. — Так что ты меня с собой не равняй…

И умный Брусницын догадался, понял слишком прозрачный намек.

— Денежные, что ль, дела-то?

— Ну сам понимаешь…

— Кредиторы замучили?

— Ну не то чтоб, но, как говорится, все мы люди, все — человеки.

— Сколько надо-то?

— Туда-сюда, на круг штук двадцать пять — тридцать, но ты не бери в голову, я как раз по этому поводу и еду.

— Ладно, никуда не надо тебе ехать. — Брусницын почему-то сразу успокоился. — Я тебе подкину штук пять для начала — переживешь? Перебьешься? Учти, у меня с собой.

— Игорек, ну ты прямо в неловкое положение меня ставишь…

— Значит, перебьешься. Жди! — сказал уже строго. И, выключив телефон, добавил: — Вот так с вами, блядями, надо!..

Он мог не стесняться заместителя министра. Да и тот чувствовал себя вполне комфортно. Присели к столику с бутылочкой, приняли одну-другую фирменного коньячку и перешли к делу.

Брусницын достал из кармана деньги и небрежно кинул на стол, рядом с рюмкой замминистра.

— Тут пять, можешь не считать.

— Ладно, — спокойно сказал тот, так же небрежно кладя пачки в карман. — На какой срок?

— Кончай придуряться, Вилен Захарыч, ты ж меня знаешь, я для друзей — последнюю рубашку сниму.

— Да знаю, знаю я тебя, Игоряша… Мало уже таких мужиков осталось — настоящих! — Максимов с чувством потряс кулаком в воздухе. — А у тебя что за дело?

— Обложили, Вилен Захарович, — с глубокой горечью произнес Брусницын.

— Ну будет, Игоряша. Ты ж — мужик! Чечня за плечами! Тебе ли отчаиваться? Говори, все, что могу, сделаю.