– Вот за что люблю тебя, Серый, так это за бездонный оптимизм и потрясающую жизнерадостность!

Мы втроем от души рассмеялись. Опять мои пессимистические настроения!

– Однако время позднее! — поднялся из-за стола Гоблин. — Отбой!

И, наклонившись, сказал уже потише:

– Дежурить будем по одному, каждые два часа. А то, не ровен час, припомнят нам наши шуточки соседи. Серый, ты первый!

Я был не против. Все равно на сон не тянуло — перед каждой ходкой в Зону я несколько суток кряду сплю. На всякий случай. Однако когда подошла очередь Гоблина, я лег на нагретую им койку и уснул, как убитый. Завтра будет тяжелый день…

Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело.

Но если он не помнит о смерти, он будет беззаботен и неосторожен, он будет говорить слова, которые оскорбляют других, тем самым давая повод для споров.

Тогда он может быть убит, имя его господина — запятнано, а его родители и родственники — осыпаны упреками.

Юдзан Дайдодзи

Я проснулся под громкоголосое пение Хохмача, аккомпанирующего себе под гитару; несколько минут поворочался, не желая полностью проснуться. Но шум, который издавала луженая глотка моего товарища, выхватывала из оков сна так же верно, как гул колокола. Он пел одну из бессмертных песен Виктора Цоя:

Доброе утро — тебе и таким, как ты!

Доброе утро, последний герой,

Здравствуй, последний герой!

– Доброе утро, — тихо прошептал я на это приветствие, и улыбнулся. Хорошая песня.

– Рота, подъем! — крикнул Хохмач во все свое хохмачье горло, увидев, что я все еще не решаюсь окончательно проснуться. — Ну и здоров же ты дрыхнуть, Серый!

– Ну и здоров же ты песни орать! — вторил ему я. — Доброе утро, последние герои!

Гоблин молча кивнул из-за стола, продолжая свою нехитрую утреннюю трапезу из запасов концентратов. Я спрыгнул с койки, протер закисшие глаза и надел очки. Оказалось, что все уже давно встали, кроме меня.

Трое наших соседей сидели с другой стороны стола. Между ними и нами чувствовалась четкая, но невидимая для глаза граница. Чтобы это почувствовать, не нужно быть семи пядей во лбу — отрицательные флюиды пропитали весь воздух бункера. Молчаливый незнакомец, пришедший с Сержантом и Падлой, восседал во главе стола. Стало быть, он у них за старшего.

Нехорошее чувство возникало у меня при взгляде на эту троицу. Я не параноик, нет, но вот что я умею делать хорошо — так это чувствовать людей. Интуиция меня ни разу не подводила. Кто-то когда-то сказал мне, что я — человек-зеркало, отражающий настроение других. Что же, там, в обычном, скучном мире, это было плохим качеством, особенно при приеме на работу. В Зоне же именно благодаря своей чувствительности и, в то же время, незаметности, я оставался в живых. Я всегда знал, где меня ждала засада, почему мне вдруг захотелось свернуть с намеченного ранее маршрута или исчезнуть побыстрее из какого-либо места, кто и как из сталкеров ко мне относится, и вел себя соответственно. Хотя нет, не всегда…

Я тогда только начинал, и сталкерская братия представлялась мне одним дружным, сплоченным коллективом, живущим по законам рыцарства. Пока не встретил Сержанта. Он первый, кто открыл мне глаза. Может, поэтому я его так сильно ненавидел?

В тот раз я вошел в бар после своей третьей удачной вылазки, чувствуя себя крутым и сильным мужчиной, успевшим многое повидать и многому научиться. Поэтому, когда здоровый жлоб беспардонно и грубо толкнул меня, проходя мимо, я, конечно же, возмутился и попросил его быть аккуратнее.

– Тебе что-то не нравится, чмо очкастое? — резко обернулся ко мне тот.

Морда его мне сразу не понравилась. Под ложечкой у меня предупредительно заныло, но я тогда был под впечатлением от собственного успеха, и потому считал себя довольно крутым.

– Смотри, куда прешь! — ответил я ему.

– Я тебе щас ноги поотрываю и в жопу позасовываю, — являя мне свои редкие зубы, улыбнулся мой обидчик под дружный смешок посетителей бара.

– Ну, это еще надо сделать, — усмехнулся я.

Народ придвинулся ближе. Идиотская ухмылка здоровяка сползла с его лица, и он навис надо мной:

– Сиди себе, и не мурлыкай, понял?

– А то что? — не унимался я, несмотря на то, что в голове призывно кто-то кричал: «Молчи, молчи, не нарывайся!»

И тогда… Я думал, что я знаю кунг-фу. Оказалось, чисто теоретически. Да, Нео из меня не вышло. Так что Матрица может спать спокойно.

Когда ребра срослись, а глаза вновь смогли видеть, я опять отправился в Зону. И там вновь почувствовал себя Человеком. С тех пор я изменился. Вернее нет, не так. Я остался прежним, изменилось мое отношение к окружающему миру. Я уже не обманывался насчет сталкерского «содружества», понимая теперь, что ублюдки встречаются везде. Я больше не считал Зону чем-то чужим, злым и жестоким. Я стал всегда прислушиваться к своим предчувствиям — дурным особенно. И я понял одну очень важную вещь — понял, зачем пошел в Зону. Чтобы быть Человеком, Личностью. Это мне удавалось только здесь. Только здесь я был счастлив. Все остальное — шелуха.

С этими мыслями и воспоминаниями я уселся за единственное свободное место за столом — возле Падлы, поэтому, когда он выдернул из-под меня табуретку, я даже не успел отреагировать. И упал на пол, больно ударившись копчиком. Падла и Сержант довольно и противно заржали, как только могут ржать такие дебилы, как они.

– Уроды… — сказал я, поднимаясь.

– Что?! — выдвинул вперед челюсть Сержант, вскакивая на ноги. Но я уже держал направленный в его сторону автомат.

За столом воцарилось молчание. Падла осторожно косился на мой калаш. В случае чего — он тоже окажется на линии атаки.

– Я сказал, что вы — уроды! — громко и четко повторил я. — Я хотел сказать «казлы», но «уроды» вам лучше подходит.

– Ах, ты падла! — зашипел Сержант.

– Нет, это твой друг — Падла, — спокойно продолжал я, удивляясь собственной смелости.

– Да я тебя… — дернулся тот.

Я повел дулом автомата, не теряя из вида ни одного из этой троицы:

– Да я сам тебя… Зона большая! Можно затеряться ненароком…

Не известно, чем бы все это кончилось, если бы третий спутник Падлы и Сержанта, совершенно спокойно завтракавший все это время, вдруг не сказал:

– Ладно, нам пора!

Голос его был твердый и властный, тон не терпел никаких пререканий. Падла было дернулся:

– Дайте, я его…