— Ну как ты? — спросила она сердито, потому что он сам никогда ей не звонил.

— Прекрасно, — ответил он. — А ты как?

— Ужасно, — сказала она. — А как Энн и дети?

Кристофер женился на женщине с двумя детьми, а теперь у них родился и его сын.

— Все на ногах, всё еще ходят?

— Всё еще ходят, — отозвался Крис. — Суматоха безумная.

Тут она его чуть не возненавидела. Ее жизнь когда-то тоже была суматошной до безумия. Ты только погоди, подумала она. Все считают, что они всё знают, а сами не знают ни черта!

— Как прошло твое свидание?

— Какое свидание? — спросила Оливия.

— Да с тем дядькой, которого ты терпеть не могла.

— Это было не свидание, черт побери!

— Ладно-ладно, так как оно прошло?

— Замечательно, — ответила она. — Он кретин, и твой отец прекрасно знал это.

— Папа его знал? Ты никогда мне не говорила.

— Он не знал его, чтобы знать, — объяснила Оливия сердито, — он знал его издали. Достаточно, чтобы понять, что он кретин.

— Теодор плачет, — сказал Кристофер. — Мне надо идти.

И тут — словно радуга — позвонил Джек Кеннисон.

— Предполагается, что к завтрашнему дню прояснится. Встретимся на тропе у реки?

— Не вижу, почему бы нет, — ответила Оливия. — В шесть часов я выезжаю.

Утром, когда она въезжала на гравийную площадку у реки, Джек Кеннисон уже стоял там, прислонившись к своей красной машине, и кивнул Оливии, не вынимая рук из карманов. Он был в ветровке, которой она раньше на нем не видела, — голубого цвета, такого же, как его глаза. Ей пришлось достать из багажника кроссовки и надеть их прямо у него на виду, что было ей очень неприятно. Кроссовки она купила в отделе мужской обуви сразу после смерти Генри. Широкие, бежевые, они все еще нормально зашнуровывались, все еще «ходили». Оливия разогнулась, тяжело дыша.

— Пошли, — выговорила она.

— Мне может захотеться отдохнуть на скамье, отмечающей первую милю. Я знаю, что вы любите идти вперед не останавливаясь.

Оливия взглянула на него. Его жена умерла пять месяцев назад.

— Я буду отдыхать с вами, когда вам захочется отдохнуть, — пообещала она.

Река тянулась слева от них, она в одном месте расширялась, и был виден островок, некоторые кусты на нем уже покрылись яркой-преяркой зеленью.

— Мои предки выгребали здесь против течения на своих долбленых лодках, — сказала Оливия. Джек не ответил. — Я думала, мои внуки тоже будут ходить по этой реке против течения. Но мой внук растет в городе Нью-Йорке. Я понимаю — таков путь нашего мира. И все-таки это больно. Разбрасываем нашу ДНК по всему свету, как одуванчики свои пушинки.

Оливии пришлось идти медленнее, приноравливаясь к неспешному шагу Джека. Это было трудно, все равно как если не можешь быстро выпить воду, когда мучит жажда.

— У вас, по крайней мере, есть ДНК, которую можно разбрасывать, — ответил он, по-прежнему держа руки в карманах. — У меня-то никаких внуков не будет. Во всяком случае, настоящих.

— Что вы хотите этим сказать? Как это — не будет «настоящих»?

Ему потребовалось много времени, чтобы заговорить снова, как она и ожидала. Взглянув на него, она заметила, что он выглядит не самым лучшим образом: в лице появилось что-то неприятное, голова вытянулась вперед, а плечи ссутулились еще больше.

— Моя дочь избрала себе альтернативный стиль жизни. Далеко, в Калифорнии.

— Я думаю, Калифорния, как всегда, самое подходящее для этого место. Для альтернативных стилей жизни.

— Она живет с женщиной, — пояснил Джек. — Она живет с женщиной, как другие живут с мужчиной.

— Понятно, — сказала Оливия.

Они уже дошли до указателя первой мили — в тени стояла гранитная скамья.

— Хотите посидеть? — спросила Оливия.

Джек сел. Она тоже села. Оба глядели за реку. Пожилая пара прошла мимо, держась за руки, оба кивнули им, как бы сочтя их тоже парой. Когда пара отдалилась достаточно, чтобы не слышать, о чем они говорят, Оливия задала свой вопрос:

— Я так понимаю, что вы не одобряете все это — насчет вашей дочери?

— Я совершенно этого не одобряю, — сказал Джек. Он выпятил подбородок. — Возможно, я человек недостаточно глубокий.

— Ну что вы! Вы человек тонкий, умудренный опытом, — возразила Оливия и добавила: — Впрочем, могу предположить по собственному опыту, что это одно и то же.

Он посмотрел на нее. Его старческие брови высоко взлетели от удивления.

— Правда, сама-то я нисколько не тонкая, не умудренная. По сути, я крестьянка. И я подвержена сильным страстям и предубеждениям, как настоящая крестьянка.

— И что все это означает? — спросил Джек.

Оливия сунула руку в карман, извлекла оттуда темные очки, надела их. Через некоторое время Джек сказал:

— Давайте по-честному. Если бы ваш сын сообщил вам, что желает спать с мужчинами, влюблен в мужчину, живет с ним, спит с ним, создает с ним «семью», — вы что, на самом деле полагаете, что не были бы против?

— Я не была бы против, — резко ответила Оливия. — Я любила бы его всей душой.

— Вы просто сентиментальничаете, — упрекнул ее Джек. — Вы не знаете, что бы вы почувствовали, потому что вам не пришлось с этим столкнуться.

У Оливии разгорелись щеки. Она почувствовала, как у нее под мышкой одной руки выступил пот.

— Мне со многим пришлось столкнуться.

— С чем, например?

— Например, с тем фактом, что мой сын взял в жены негодяйку, которая сначала перевезла его в Калифорнию, а потом бросила.

— Статистически, Оливия, такое все время происходит. В пятидесяти процентах.

— Ну и что? — Ответ Джека ее поразил своей глупостью и нечуткостью. — А какова статистика касательно детей-геев? — спросила Оливия.

Ее ступни показались ей невероятно огромными, они торчали на концах ее голеней, бросаясь в глаза. Она убрала ноги под скамью.

— Она меняется. Каждое новое исследование сообщает новые сведения. Но вполне очевидно, что вовсе не пятьдесят процентов наших отпрысков оказываются геями.

— А может, она вовсе не гей, — предположила Оливия. — Может, она просто не выносит мужчин.

Джек Кеннисон скрестил руки на голубой ветровке и пристально смотрел прямо перед собой.

— Не уверен, что это надо было говорить, Оливия. Я же не предлагал вам теорию о том, почему ваш сын взял в жены негодяйку.

Оливии понадобилось какое-то время, чтобы проглотить его замечание.

— Прелестно, — сказала она. — Какие прелестные вещи вы говорите.