Что же сегодняшние Европа и Россия?

Грустно. слушать истматовское доктринерство комических лордов про троцкистские «соединенные штаты Европы» и мира. Это ли не нигилистическая пародия на Европу Петра, которая возрастала и являла миру великие державы и культуру, когда вера, отечество, честь, долг, любовь были выше жизни. И каково же историческое чутье Пушкина, который «познал истину», «сделавшую его свободным», и который двести лет назад опознал пустоту свободы внешней при утрате свободы внутренней: «Недорого ценю я многие права, от коих не одна кружится голова». Ныне «суверенным» в плену плоти и гордыни индивидам чужды Декартовы «страсти души», их удел – гедонизм и нарциссизм. Кариес зубов и выбор пасты – вот что сегодня стало смыслом жизни «демоса», слепо уверенного в своей мнимой «кратии», хотя за спиной охлоса судьбами мира вершит всесильная олигархия.

На фоне впечатляющих перспектив территориального роста Евросоюза, «старая» Европа утрачивает себя как исторический проект. Мир в сознании сегодняшнего европейца – не более, чем гигантское хозяйственное предприятие для удовлетворения плоти индивидов, напоминающих персонажей из антиутопии О.Хаксли. Европейская конституция – скучнейший образчик творчества либерального «госплана» – своим сугубым материализмом подтверждает сарказм философа К.Шмитта о единстве Марксова и либерального экономического демонизма: «Картины мира промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы – это тот же идеал, что у Ленина – «электрификация» всей земли. Спор между ними ведется только о методе».

В разделе «ценности» вообще не перечислены оные – лишь функциональные условия для них; только этим и являются «священные коровы» либерализма ХХ! века – «права человека», «свобода» и «демократия». Вне ценностей они остаются лишь провозглашением кредо не иметь никакого нравственного целеполагания жизни и истории.

Так для чего же Европе нужна свобода? Чтобы «гнать перед собой врагов и грабить их имущество», как определил высшее благо Чингисхан? Или, чтобы спастись «алчущим и жаждущим правды» (Нагорная проповедь)? Но в европейских институциях вольтерьянцы освистывают редких, готовых «быть изгнанными правды ради». Свобода совести ограничена исключительно правом объявлять порок и добродетель, добро и зло равночестными.

Ценностный нигилизм – это и есть конец истории. Поэтому для Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа. Остается технократическая цивилизация. Это уже не метафизический «Рим» – незримый центр, где свершается всемирно-историческое. Это Рим языческий с его паническим страхом перед физическим несовершенством, старением и смертью. Но такой Рим со всем его материальным превосходством – водопроводом, термами, Колизеем и Форумом – уже был сметен Аларихом вестготским. Сегодня технократия бессильна перед мигрантами вовсе не потому, что тех много и они иные, а потому, что у нее нет святынь, одни лишь компьютеры и «права», которые мигранты заполнят своими святынями.

Что же Россия? Мир все еще ждет, что скажет страна Достоевского на вызовы XXI столетия.

Хотя в 1917 году православие в России попытались распять и заковать в цепи, оковы рухнули, и оскудевший, но живой его дух высвободился. Вот и идет все еще в России – единственной во всей Европе – подлинно исторический спор, живем ли для того, чтобы есть, или едим, чтобы жить, и зачем живем. Пока это волнует людей, не будет конца истории. А будущее России – это будущее Европы. Но, похоже, Европа, как и во времена Пушкина, «в отношении России столь же невежественна, как неблагодарна».

Столетие. ру, 2005

Очевидная битва вокруг места России и русских в мировой истории, события на Балканах, усиление не только геополитического, но и очевидного духовного давления уже на некоммунистическую Россию не оставляют сомнений, что осуществление глобальных проектов вокруг Православия и России как исторического явления, начавшееся в начале двадцатого столетия под флагом марксизма, продолжается в его конце под новыми лозунгами.

Сегодня Россию заталкивают в геополитическую резервацию. Это крах не Ялты и Потсдама – такие потери можно было преодолеть через одно-два десятилетия через новую систему сдержек и противовесов. Это крушение всей русской истории. Это и есть цена за место в мировой олигархии московско-петербургской элиты, не смеющей даже возражать Западу в его задаче века – уничтожении российского великодержавия и русской исторической личности во всех их геполитических и духовных определениях. Российский же либерал, как прежде, отвергает русский исторический и духовный опыт, соединив в себе сегодня преклонение перед Европой – со стороны петербургской России XVIII в., презрение и ненависть к русскому и православному – от раннего большевизма, с уже не наивным, а воинствующим невежеством во всем, что за пределами «исторического материализма» эпохи застоя. Равнодушие образованного слоя любых политических красок к смыслу мировой истории, месту в ней русского народа – главное свойство современного западничества.

Но в свое время самобытная русская общественная мысль, как заметил Н.А.Бердяев, пробудилась на проблеме историософической. «Она глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова ее судьба». В духовном поиске всего Х!Х в. западничество даже у крайних либералов и социалистов не было самоотрицанием, оно было стороной русской общественной мысли. Даже авторитетнейший для нынешних западников русский философ Владимир Соловьев объяснял свой призыв к единению Европы и России идеей вселенского христианства, «по происхождению же и значению своему стоящей выше всяких местных противуположностей.».

Ни левые западники, стремившиеся облагодетельствовать русских и славян европейским социализмом, ни В.Соловьев не оправдались в своих построениях всемирного братства труда или вселенского единения христианского мира под эгидой Папства. Исторический материал ХХ в. слишком красноречив – революции и социальный эксперимент, стоившие славянам, как и предсказывал Достоевский, 100 млн. голов и краха великой державы, геноцид сербов в Хорватии с благословения Ватикана. Неумолимый судия – история подтвердила предвидения Н.Н.Страхова, полемизировавшего с В.Соловьевым по книге Н.Данилевского «Россия и Европа». Эти оценки звучат назидательно и сегодня.

В своем «Последнем ответе Вл. Соловьеву» Страхов с горечью пишет о российских западниках, которые превосходят в своей неприязни к отечеству европейцев, которых «с детства пугали донскими казаками и которым Россия является в мифическом образе неодолимого могущества и самого глухого варварства». Страхов недоумевает, «почему мы за Европу боимся, а за Россию у нас нет ни малейшего страха. Когда Данилевский говорил о грядущей борьбе между двумя типами, то он именно разумел, что Европа пойдет нашествием еще более грозным и единодушным. Перед взором Данилевского в будущем миллионы европейцев с их удивительными ружьями и пушками двигались на равнины Славянства. Он видел в будущем, что его славянам предстоят такие испытания., перед которыми ничто Бородинская битва и севастопольский погром.»

Но сегодняшнее посткоммунистическое западничество, все так же ничтоже сумняшеся, полностью отвергает русский исторический и духовный опыт. В самой России оно, далекое от каких-либо идеалов вообще, презирает национальное и религиозное наследие и пронизано духом смердяковщины – «я всю Россию ненавижу-с.». Это западничество, увы, не только на низовом уровне, поражает убогостью запросов. Всеобщий «скотский материализм» – разительный контраст тому глубокому отвращению, которое испытал западник XIX в. А.И. Герцен к пошлому и сытому европейскому бюргеру, которого он с ужасом распознал в каждом из своих идейных учителей – социалистов Европы.