В отношении брандерных капитанов Алексей Орлов распорядился так: каждому из флагманов выбрать по одному достойному кандидату. Сам главнокомандующий отобрал для капитанства мичмана князя Гагарина. Контр-адмирал Эльфинстон определил своего соотечественника со «Святослава» капитан-лейтенанта Дугдаля. Самуил Грейг остановил свой выбор на капитан-лейтенанте Томасе Макензи. Спиридов же пребывал в затруднении: достойных было более чем достаточно. Выручил его Ганнибал:

— Рекомендую на сию должность командира мортирной батареи «Грома» Дмитрия Ильина. Кроме храбрости и присутствия духа, сему лейтенанту присуща находчивость.

— Ильин? — поморщил лоб адмирал. — Что ж, офицер неплох, зови!

Вскоре доставленный с «Грома» лейтенант Ильин предстал перед Спиридовым.

— Пойдешь? — напрямую спросил тот.

— Пойду! — так же прямо ответил лейтенант.

— Помни устав, душа моя. Когда капитан на брандере отправится для зажигания неприятеля, то он не должен его зажечь, пока не сцепится с кораблем неприятельским!

Ильин вышел, а Спиридову почему-то вспомнились их давнишний разговор в кронштадтской портовой конторе и слова Ильина: «Мы горячо желаем быть в полезности Отечеству в сей трудный для него час...» В отличном настроении пребывал и контр-адмирал Эльфинстон. Гибель «Евстафия», а вместе с ним и всех хранившихся в корабельной канцелярии обличительных бумаг резко упрочила его позиции. Особенно же приятна была гибель флаг-капитана Плещеева, знавшего слишком много из того, чего знать никому было нельзя[65].

Расторопный Ганнибал тем временем отобрал из бывших при эскадре судов четыре наиболее крупные и ходкие шебеки. Греки — хозяева судов — от денег отказались наотрез:

— Как же мы будем с вас золото брать, когда вы проливаете за нас кровь свою!

* * *

Брандер, определенный под команду Дмитрию Ильину, снаряжался у борта «Трех Святителей». Две встречи предстояло там командиру мортирной батареи. Первая — с Евграфом Извековым, вторая — с младшим братом Дементария, Варвацием.

Поведал Дмитрий в разговоре с хозяином определенной в брандер полушебеки о своей дружбе с Дементарием Константиновым, спросил, не слышал ли тот что-нибудь о его судьбе. Показал подаренный перед расставанием кинжал. Хозяин полушебеки Варваций долго молча рассматривал тусклое лезвие с восьмиконечным православным крестом, затем поцеловал его.

— Я помню этот кинжал еще с мальчишеских лет. Пусть он принесет тебе удачу!

Выше креста у самой рукояти было выбито неразборчиво одно лишь слово.

Наскоро обойдя судно, Ильин собрал подле себя команду. С первого же взгляда было ясно, что матросы подобрались опытные, сплошь лихие брамсельные, имеющие за плечами с добрый десяток морских кампаний. Недоверие у лейтенанта вызвал только артиллерист: уж больно молод. Засомневался Ильин, ведь сказано было цейхмейстером: набирать на брандеры самых надежных канониров.

— Откуда ты? — поинтересовался.

— Со «Святителей», ваше благородие! — последовал бойкий ответ.

Ильин вопросительно поглядел на стоявшего рядом Извекова. Тот недоуменно пожал плечами.

— Митя! Сей матрос — артиллерист отменный. В давешней баталии не только палил знатно, но и проворством своим от смерти многих спас неминуемой!

— Как звать-то тебя? — успокоившись, поинтересовался у матроса брандерный капитан.

— Матрос первой статьи Никонов Василий! — был ответ.

Из журнала капитан-командора С. Грейга: «...Сделано распоряжение запереть неприятельский флот со всех сторон в гавани, служившей ему убежищем, что вскоре и исполнено. Наряжен для бомбардирования неприятеля один бомбардирский корабль, который через целые сутки и причинял ему великий вред и беспокойство. Неприятель, со своей стороны, изготовил на берегу большую батарею и поставил там более двадцати пушек. Между тем наши приготовляли четыре брандера. На другой день по собрании совета положено было производить атаку ночью, к коей наряжены были четыре корабля: «Не тронь меня», «Ростислав», «Саратов» и «Европа» и два фрегата под командою контр-адмирала Грейга. Под сим прикрытием следующую ночь... брандеры и отправлены, на которых посланы были явившиеся к тому охотники: двое из россиян и нашей службы двое англичан, прочим же кораблям велено быть в готовности для подкрепления».

...Время, отпущенное Ганнибалом на знакомство с брандером, подошло к концу, и Дмитрий Ильин, простившись с Извековым, отбыл на «Гром».

Старший же офицер «Трех Святителей» приступил к снаряжению судна. Матросы загружали трюмы тяжелыми пороховыми бочками, расставляя меж ними небольшие бочки с селитрой и смолой. Пока они раскатывали вдоль палубы длинные парусиновые шланги — сосисы, набитые горючими веществами, и обливали палубу вонючим скипидаром, другие крепили к бушприту и нокам реи железные крючья.

На кораблях зачитывался приказ главнокомандующего: «Наше дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы и к дальним победам иметь свободные руки...»

Пополудни 25 июня 1770 года Спиридов с Грейгом съехали на «Ростислав». Корабли, определенные в боевой отряд, подошли и стали ближе к бухте. Остальная эскадра легла фигурой полумесяца, загнув края круто. Над Чесменской бухтой сгущались сумерки...

В ту достопамятную для всех россиян ночь погода весьма благоприятствовала атакующим. В одиннадцать часов пополуночи Спиридов захлопнул крышку карманных часов.

— Пора!

Чтобы не привлекать внимание турок, пушечных сигналов не давали. На «Ростиславе» лишь зажгли и подняли фонарь. Адмирал запрашивал: «Все ли готовы к съемке с якорей?» Тотчас на флагштоках кораблей действующего отряда замерцали ответные сигналы-огни: «Готовы!» Тогда на «Ростиславе» вывесили сразу три фонаря: «Начать движение!»

Согласно диспозиции, первой в бухту должна была входить «Надежда», ее задача — подавить береговые батареи. Но на фрегате замешкались. То ли мель была рядом, то ли еще что, но «Надежда» медлила со съемкой. Видя это, Спиридов отстранил Грейга в сторону и зычно крикнул на «Европу»:

— Клокачев! Тебе начинать первым!

Повторять капитану «Европы» было не надо. Выбрав якоря и наполнив ветром марсели, передовой линейный корабль решительно двинулся вперед в темный зев Чесменской бухты. С оставшегося по левому борту «Грома» матросы и офицеры приветственно махали руками.