В гости к Насте поехали большой шумной кампанией на двух такси. Но в результате попали к поэту-песеннику Лене Дербеневу. Тот недавно крестился и стал просто апологетом православия, ортодоксом. Каждую неделю Леня теперь ездил к батюшкам в Загорск в Троице-Сергиеву Лавру, соблюдал все посты, в рыбные дни ел осетрину с хреном, а до кучи еще купил он у известного хранителя старообрядческих ценностей Михаила Ивановича Чуванова несколько дорогущих икон семнадцатого века строгановских писем. Чуванов ведь как блюститель истинно православной веры строгановские и иконы царских иконописцев за правильные не признавал.

Теперь же Леня решил еще избавиться от всех «неправильных» книг. А собирал он все последние годы разнообразную литературу по оккультизму. Но, как и у всех дилетантов, была у него в голове неразбериха. Поэтому и книги, хотя и дорогие и редкие, подобраны были бессистемно: тут были и йога Рамачараки, и «магия» Папюса, и «Хиромантия» Кожуховского, и «Библиотека» Аткинсона, и Блаватская со Штирнером. Значительное количество масонской литературы: симпатичные томики восемнадцатого века в цельнокожаных переплетах. Все книжки были уложены в две большие картонные коробки. И пока Дербенев за столом угощал гостей и все радостно пустопорожне трепались, Генка с профессиональным интересом перебирал Ленино странное собрание.

Опять пили. Виски «Клуб-99» и вообще Ленин буфет был весь из спецмагазина «Березки». Если не опустошить его, то хотя бы все попробовать надо было.

Леня с Глебом как высокотолерантные абстиненты обсуждали около инструмента, то бишь пианино, последний вариант текста какой-то песни для певца Кикабидзе. Хотя Глеб плохо слушал, но насмешливо гудел:

– Какой же ты православный: «есть только миг между прошлым и будущим!». Это же чистый буддизм!

Непонятно: почему? что за жест? – но в конце этого спонтанного вечернего визита обе коробки с книгами были подарены Генке. Даже не подарены, а переданы со странным напутствием: «Ты мне тоже что-нибудь когда-нибудь подаришь!»

Как Генка притащил, а точнее, привез к себе в город, к себе домой, эти две здоровенные коробки, он не понимал и не помнил.

Две коробки с книгами стояли у него дома. Он их видел утром в комнате на полу.

На той стороне Ковалихи, этого заасфальтированного оврага с девятиэтажками вдоль, стоял чудом уцелевший небольшой деревянный домик. В нем когда-то жила старуха Магитс. Генка у нее давным-давно покупал полную многотомную еврейскую энциклопедию.

Старуха-еврейка спрашивала у Генки: «Идиш?» Генка врал, что – идиш, немножко идиш, и врал, что его дядя Шапиро работал на станкозаводе. Хотя никакого дяди Шапиро в его роду и никакого станкозавода не было. Потом еще несколько раз старуха Магитс звонила к нему домой, поздравляла с какими-то праздниками и приглашала в гости попить чаю и поесть мацы.

По ржавой крыше маленького деревянного особнячка, который с этой стороны оврага был хорошо виден, медленно ползла подтаявшая большая глыба заледеневшего грязного снега. На ней сидела ворона и что-то усердно, по-рабочему, клевала. Глыба ползла медленно, но все равно сползла и упала. Ворона взмахнула крыльями и уселась на кучу уже упавшего снега, чтобы продолжить клевать…

…Генка очнулся от забытья: в темноте мерцал замолкнувший на ночь телевизор. В открытое окно было слышно, как спит город. Деловито, даже торопясь, Генка снял мокрые от пота трусы и майку и надел чистые, поменял влажные простыни, взяв свежие, и снова лег. Сна не было. Это была уже третья бессонная ночь, самая тяжелая, Генка знал. Он закрыл глаза, хотелось забыться.

…по комнате гулял тяжелый черный ветер. Он именно гулял, ничего не комкал, не срывал. Он гулял, обстоятельно проверяя все углы, ненадолго забиваясь то под стол, то под диван.

…можно, конечно, взять из шифоньера непочатую «четвертинку», выпить сто пятьдесят, и все пройдет. И все продолжится: утром бутылка «сухаря» и…

…по крыше снова ползла грязная весенняя льдина, и ворона продолжала что-то клевать. Генка снова забылся.

Проснулся оттого, что его кто-то позвал. В коридоре горел свет. Хотелось в туалет. Генка спустил ноги с дивана и попытался встать, но получилось плохо – все дрожало. Держась за косяк, он выглянул в коридор: в ванной комнате тоже горел свет, и через открытую дверь было видно, как в ней купаются, весело брызгаясь, два уродливых человечка. Человечки были странные: маленькие, сантиметров шестьдесят-семьдесят, – ну, не больше метра, – зеленые, с пропорциональными головками, но невероятно огромными глазами и ушами.

Увидев Генку, они радостно закричали и стали звать его. Закричали они беззвучно, только рты открывали, а руками махали и манили очень активно, даже яростно. В туалет идти надо было мимо них, и Генке стало не по себе, даже страшновато. «Это белочка пришла!» – как-то с усмешкой, что ли, подумал он. Зато внутри появился мимолетный азарт, и какое-то непонятное желание появилось.

Дрожь прошла, внутри ощутился металлический стержень – как на работе при принятии важных решений. Он поднял сидушку дивана, достал охотничье ружье, вынул его из чехла и собрал. Ружье было легкое, будто пенопластовое. Для полной уверенности, как бы делая последнее предупреждение, снова выглянул в коридор: зеленые ребятишки продолжали плескаться в ванной и махать руками, маня Генку к себе. И невмочь уже было – так хотелось в туалет. Генка зарядил оба ствола «нулевкой», «величиной, как лисы», подумал про себя, и, сделав шаг от дивана, через комнату и коридор выпалил из обоих стволов в веселых гостей.

После туалета попил воды из-под крана и заснул крепко, как здоровый и честный человек.

Утром его разбудил крик петуха. Открыл глаза. Оказалось, что это не петух, а огромный воробей сидит на подоконнике и громко чирикает. Чириканье было больше похоже на тявканье собаки. Генка встал, протер глаза – воробей улетел. В общем-то – обычный, маленький воробей. Появилось ощущение, что выздоровел.

Никаких книг в коробках на полу не оказалось. Лежала только «Хиромантия» Кожуховского на столе в драном, усталом по-лукожаном переплете.

На стенке в ванной были разбиты выстрелами шесть кафельных плиток. И стоял отчетливый запах пороха. В комнате не пахло.

– Значит – не приснилось. Значит – белочка приходила! – нарочито громко, как бы вселяя уверенность в себя, произнес Генка. И продолжил, самоутверждаясь: – Трудотерапия – это даже лучше, чем душ или баня.

Под раковиной, связанная пеньковой веревкой, дожидалась внезапного ремонта пачка кафельных плиток, загодя запасенная. Початая, но вполне годная банка клея «бустилата» тоже нашлась. Но вот расчищать стенку от осколков и старого цементного раствора оказалось не так просто. Отверткой – не получилось, стамеской – тоже. Пришлось брать маленькое зубильце и молоток.

Хороший раствор оказался под родной плиткой: цемент завели на масляной краске.

Генка любил ездить на охоту с отцом, а не с друзьями-при-ятелями, которым надо за три зори расстрелять триста патронов по всему, что шевелится: по лягушкам, по муравьиной куче, по веточке, что колышется на ветру на вершинке самой высокой березы, а то и просто по бутылкам, которые тоже начинают шевелиться в сумерках, стоя на пеньке, – попей-ка три зори! Но и со стариками-охотниками, которые знают все повадки дичи и все привады на свете, Генка не любил ездить: соберутся пять-десять человек за одним столом в забытой Богом деревне или у костра и начинают травить про то, как один ловил крокодилов в питомнике на Кубе, а другой застрелил больного льва в зооцирке. Но все это, конечно, после того, как констатируется факт, что охоты в этом году не будет. Это все не скучно, нет – весело, но не надо это называть охотой.