Теперь, когда камень вновь был собран воедино, его окутывало радостное, трепетное сияние. Быстрые переливчатые сполохи, размывающие пространство. Соприкоснувшись с этим сиянием, драконы замирали, а потом тянулись к камню лапой, мордой, крылом. И сразу начиналось обновление. Старые раны затягивались. Скрюченные крылья расправлялись, порванные перепонки зарастали. Чешуя начинала блестеть. Причем это была не иллюзия, а реальное обновление. Иногда это занимало несколько секунд, иногда — в сложных случаях — пол минуты или минуту. Драконы и прочие существа как-то чувствовали, сколько времени должны находиться у камня. Никто не пытался задержаться дольше. Место улетавших драконов и уползавших чудовищ сразу занимали новые, и это создавало постоянное движение очереди.

Аида Плаховна в область переливчатых сполохов благоразумно не входила. Сидела на корточках в сторонке, хотя и выставила вперед свою обмотанную брезентом руку.

— Нельзя! — опять сказал Корнелий, дергая грифона за шарфик.

Вспомнив, зачем он здесь, Мефодий показал ему эйдосы в крохотном сосуде:

— Куда?

— В трещину, — прошептал Корнелий.

— В какую?

— Не знаю. Сказали, должна быть трещина. Опускаешь туда эйдосы.

— С сосудом или без?

— Я бы исходил из размеров трещины. Так бы я примерно делал… гм… — важно ответил Корнелий, будто только тем и занимался, что опускал в трещину эйдосы как в сосудах, так и без.

— А дальше?

— А дальше посмотрел бы, что будет. Я так понял, что даже собранные вместе последние драконы могли дать остановленное мгновение. А тут и драконы, и камень — всё вместе.

— А Арей как здесь окажется?

— Не знаю, — ответил Корнелий. — Про доставку сюда Арея мне ничего не говорили. В карманах у меня его тоже нет.

Для большей наглядности он вывернул карманы, и оттуда во множестве посыпались скомканные обертки от шоколадок. Хранитель грифона, сам этого не ожидавший, смутился и принялся заталкивать их обратно.

Мефодий остановился перед завесой сияния. Осторожно протянул руку, коснулся. Убрал руку. Снова коснулся. Ощутил сияние как нечто материальное — что-то вроде живой ткани. Погладил ткань, вслушиваясь в нее и чувствуя, что и она в него вслушивается.

А потом Буслаев сделал шаг и, пропущенный к камню, присел с ним рядом. После небольшого колебания провел по артефакту рукой. Камень был неоднородный: местами чуть теплый, местами горячий, местами ледяной. Его можно было гладить, трогать, даже, возможно, попытаться отбить от него кусок, как это некогда сделал Мировуд. Но вместе с тем — Буслаев готов был в этом поклясться — камень был не материален, а состоял из множества переплетенных, то испускающихся, то неподвижных сияний и светов. Перед ним лежал большой сгусток первоматерии в том ее состоянии, когда энергия и масса, время и пространство, мысль и материя — все было единым — и это единое лежало теперь перед ним. Это был своего рода универсальный пластилин, из которого можно вылепить не только отсутствующую драконью лану, но, если бы потребовалось, и самого дракона вместе с его живой душой.

На глазах у Мефа к камню подполз изувеченный монстр и опустил на него морду с глубочайшим воспалившимся укусом и вытекшим глазом. Морда чудовища и место укуса окутались многими видами сияний. Камень

разогрелся. Началась работа. Наблюдая, как страшный укус затягивается, Буслаев осознал, что камень не столько лечит чудовище, сколько поворачивает время вспять.

Отматывает мгновения жизни к тому моменту, кота на морде не было никакого укуса. А потом, оставляя возможно, сам факт укуса, ибо это уже элемент свершившейся истории, обнуляет вред от него как событие. Затем время с легкостью поворачивается назад — и вот уже от камня отползает совершенно здоровое чудовище.

Вместе с изувеченной мордой камень починил в нем и множесссво других поломок, омолодив монстра по меньшей мере на несколько тысячелетий. Ого, вот и вытекший глаз появился!

— Если камень способен повернуть время вспять и потом снова изменить его ход, значит, в самой артефакте время находится в нулевом состоянии. Вот оно — «остановись, мгновение!» — подумал Мефодий почти одновременно с тем, как его палец нашарил в камне крохотную трещинку.

Буслаев зубами вытащил из сосуда пробку и, оглянувшись на Корнелия, поднес горлышко сосуда к трещине. Он делал это медленно, не до конца уверенный, что все стоит совершать именно так, и потому не успел. Внезапно Корнелия отбросило в сторону, Багрову кто-то наступил на спину, затем в воздухе что-то мелькнуло — и сосуд с эйдосами был вырван у Мефа из пальцев. А еще мгновение спустя Буслаев обнаружил, что на камне животом лежит Варсус и держит в руках вырванный у него сосуд, большим пальцем зажимая место отсутствующей пробки. И эйдосы, словно понимая, что произошло, пугливо пульсируют в сосуде, точно зовут на помощь.

Возмущенная Аила Плаховна попыталась ухватить Варсуса за ворот и оттащить его, но камень не подпустил ее. Не подпускал он и косу, которая, входя в сияние, словно растворялась и становилась несуществующей. Какая смерть может быть там, где сияет первичная бесконечная жизнь? А раз смерти нет — не может существовать и ее орудия.

Мефодий и Варсус соприкасались плечами. Их окутывало общее сияние, отгораживающее их даже и от Багрова. Мефодий видел, что Матвей что-то говорит и подает знаки, но не слышал его голоса, хотя тот был от него на вытянутую руку. Варсус тяжело дышал и улыбался. Глупо улыбался, даже чуть виновато, но в глазах у него горело упорство.

— Смотри-ка, камень меня подпустил… Занятно, да? Они были правы, — пробормотал пастушок.

— Кто? — спросил Мефодий, глядя на трещину, в которую так и не попали эйдосы.

В нем начинал медленно загораться гнев, но он притормаживал себя, пытаясь понять, чего Варсус добивается.

— Неважно, — сказал пастушок. — Важно то, что камень подпускает только троих. Меня — потому что я бывший страж света, не ставший еще мраком. Тебя — потому что ты не осветлился еще в полной мере, хотя тебе и привесили золотые крылышки… И нашего друга Багрова, в груди у которого волей случая оказалась часть этого артефакта.

Варсус говорил быстро, приветливо, но вместе с тем уклончиво. Он словно оправдывался за что-то, что собирался совершить

— Верни эйдосы! — сказал Мефодий, протягивая руку.

Пастушок быстро отодвинул от него сосуд.

— Нет, — сказал он словно бы чуть виновато. — Прости, но… не могу.

— Почему?

— Я не могу отпустить Арея, пока не сражусь с ним! Если я позволю ему уйти в вечность — первым навсегда останется он. Я не виноват, что ты зарубил Арея до того, как я успел вызвать его!.. Ты не был сильнее Арея! Самый сильный — я!

— А тебе так важно быть первым? — спросил Меф.

— Да! Да! Да! Я должен доказать и свету и мраку, что со мной поступили несправедливо! Ты знаешь мою историю. Никто не победил на дуэлях столько стражей мрака, сколько я. Никто не возвратил свету столько эйдосов! И в награду меня, как ненужную тряпку, отбросили во мрак. А все почему? Потому что я однажды — заметь: всего однажды! — взял какой-то там дарх.