"К счастью, наш лидер настолько прозорлив и информирован", - сказал он. "Это действительно наша ситуация".

Промышленности Кореи пора было перегруппироваться и перестроиться, теперь, когда военные могли обеспечить надлежащий фундамент. Честно говоря, часть меня не хотела знать, насколько плохи дела на заводах. Перебрав варианты, я решил сначала наведаться на металлургический комбинат Хванхэ. Этот комбинат был нашим первым автоматизированным заводом и являлся символом индустриализации КНДР. Из всех заводов на севере Кореи я знал, что именно этот будет в лучшем состоянии.

Подъехав к заводу с несколькими членами партии, я сразу заметил, что внутри не было никаких признаков активности. Дело было не в том, что металлургический завод просто простаивал. Наоборот, на мельнице царила тишина, словно она простояла нетронутой целую вечность. Я практически чувствовал, как в воздухе оседает пыль. Мои товарищи даже не пытались изобразить оптимизм. Их хмурые лица говорили о том, что они чувствуют себя точно так же, как и я.

Когда мы подъехали, я осторожно вышел из машины. Подойдя к двери мельницы, я увидел, что она уже полуоткрыта. Я потянулся внутрь, пытаясь включить свет, но не ожидая, что он действительно включится. Свет, конечно, не включился, но дневного света было достаточно, чтобы увидеть все, что мне нужно.

Железный завод Хванхэ представлял собой выпотрошенный труп. С первого взгляда было видно, что большая часть оборудования была разобрана, демонтирована и продана тому, кто больше заплатит. По мере того как я осматривал это место вблизи слез, становилось все очевиднее, что ни один станок не мог работать, даже если бы здесь было электричество.

"Мы выясним, что здесь произошло, - сказал один из чиновников, - и с классовыми врагами будет покончено".

"То, что здесь произошло, очевидно", - сказал я. "Управляющие продали китайцам все, что могли. Наказывайте их, если хотите. Но это все равно не сделает эту фабрику снова работоспособной".

В тот же день я распорядился вынести предупреждение: все, кто участвовал в разграблении мельницы, будут казнены, если не вернут все механизмы сразу. Конечно, большинство деталей вернулось на мельницу, после чего я приказал публично расстрелять девятнадцать человек за это преступление. Но это наказание ничего нам не дало. Девятнадцать погибших были не просто неважны, они были статистически незначимы. В детстве я мог самостоятельно собрать машину. Теперь, став взрослым, я обнаружил, что не могу собрать завод, даже если за спиной у меня вся Корея.

Год назад эта сцена повергла бы меня в уныние. Теперь же она наполнила меня решимостью. Были те, кто сделал плохую ситуацию лучше. Но были и те, кто сделал ее еще хуже. Я закипал от ярости, когда сравнивал, как военные и промышленники решили справиться с "Тяжелым маршем".

Неудивительно, что многое пошло не так, когда все, что я делал, было правильным. Чрезвычайное давление, с которым столкнулась Корея, не объясняло голода и смертей. По-прежнему существовали классовые враги, активно замышлявшие против народа. Именно они сделали этот тяжелый марш гораздо более долгим и мучительным, чем нужно. Во всем виноваты враги чучхейской Кореи, а не я.

Теперь я был полон решимости покончить с жизнями, вместо того чтобы пытаться их спасти. Мне нужно было выяснить, кто именно виноват во всех страданиях, которые выпали на долю людей. Я послал КНА допросить всех, кого подозревал в нелояльности. К моему удивлению, каждый из них на допросе признался в своих злодеяниях.

Худшим из этих злодеев был наш министр сельского хозяйства. К моему полному ужасу, он признался, что снабжал страну плохими семенами. Он также признался, что специально воздерживался от ввоза высокоурожайных семян из-за границы и следил за тем, чтобы все распространяемые нами удобрения были неэффективны. Я немедленно обнародовал его признание, чтобы народ мог еще раз убедиться, что в Тяжелом марше не было моей вины. Министр, конечно же, был казнен. Для пущей убедительности мы выкопали тело его предшественника, которого затем расстреляли и снова закопали. Я не останавливался, пока все, кто заслуживал порицания, не получали его. Теперь пришло время мне занять место лидера, спасшего массы от верной гибели. Я начал международную "операцию плача", чтобы получить как можно больше помощи. Раньше о помощи просили только наши агенты иностранных служб. Теперь я позаботился о том, чтобы это сделали все наши люди. Гостей из-за рубежа больше не водили в лучшие места, где они могли встретиться со здоровыми корейцами, которые настаивали на том, что живут хорошо. Вместо этого им показывали самые печальные фотографии, чтобы вызвать максимальное количество сочувствия.

Моя стратегия сработала идеально. Продовольствие и деньги поступали от Красного Креста и ВПП, даже от враждебных стран, что давало мне гораздо больше продовольствия и денег для отправки военным. Я знал, что враги все еще замышляют против меня. Некоторые на Западе и даже некоторые в КНДР думали, что смогут настроить против меня мой собственный народ, используя голод как циничное средство. За рубежом было много тех, кто сомневался в правильности моей политики сонгун. Они утверждали, что постановка военных на первое место была для меня просто механизмом сохранения лидерских позиций. Они утверждали, что деньги, которые я тратил, шли вовсе не на развитие, а на покровительство лояльным мне людям. Я был полон решимости доказать всем своим противникам, как внутри страны, так и за рубежом, что путь революции, начатый генералом Ким Ир Сеном, будет продолжаться вечно - и что он будет продолжаться под моим руководством до самой моей смерти. Первая сессия Верховного Народного Собрания десятого созыва - первая после смерти Великого Вождя - должна была состояться осенью 1998 года, а для замещения вакантных мест были проведены промежуточные выборы. Соответственно, 14 июля я зарегистрировал свою кандидатуру в избирательном округе № 666 и менее чем через две недели единогласно занял это место. В стране и за рубежом было предрешено, что сессия закончится моим избранием на пост президента КНДР.

Я ухмылялся, когда слышал подобные сообщения, особенно когда они приходили с Запада. Вся их болтовня о Корее постоянно доказывала свою неправоту, снова и снова, и все же они никогда не задумывались о том, что, возможно, они ошиблись в своих рассуждениях. Может быть, у них даже была неверная информация. Но такая саморефлексия была явно недоступна для инструментов американского империализма. Мне доставляло огромное удовольствие осознавать, что я собираюсь публично опозорить всех этих глупцов, и не один раз, а дважды. Пришло время снова перейти в атаку, после долгого марша обороны.

Чтобы победить врага, нужно