терзали они меня в часы бодрствования. Следующим утром я вновь проснулась задолго до общего подъема и мучилась, не зная, чем бы отвлечь больное сознание. Очередной любовный роман, со страстно обнимающейся парочкой на обложке (сестренка притащила), вызвал приступ тошноты. Кубик-рубика (сувенир от папы) – недоумение. Журнал с кроссвордами (любимое увлечение маменьки) наскучил уже на пятом отгаданном слове. А вот сюрприз от брата пришелся по душе. Буквально оторванный им от души (как я подозревала) планшет с подключенной клавиатурой, предлагал больше вариантов для само-развлечения. Поначалу я хотела залезть в сети и отписаться тем немногим друзьям, что интересовались моим здоровьем, что жива и почти здорова. Или просто полазить по интернету, почитать новости, включить какой-то сериал в конце концов. Ведь по моим ощущениям я провела в изоляции от сети вовсе не неделю, а целых пять лет. Но вместо этого, единственная рабочая рука сама открыла чистый лист текстового документа и на мгновение пальцы замерли над клавиатурой.

Даже если все увиденное мною было лишь сном и воображением, я провела там довольно много времени. И заимела новые привычки. Например, все свободное время забивать написанием историй. Забыться в чужой любви, путем ее прочтения не тянуло, так может попробовать написать такую?

Не пор нас с Тео, нет. Это слишком больно, чтобы оставлять следы это сладкой мечты на бумаге, а потом каждый раз возвращать и вспоминать. Этот сон стоило поскорее нужно забыть, иначе, я просто не смогу жить реальной жизнью, а буду только страдать по выдуманному. Так что я взялась писать чужую любовь, заставляя себя погрузится в нее полностью. Пока даже не раздумывая над сюжетом, а просто изливая поток слов из головы. Пусть до этого я переписывала лишь чужие слова, сообразить сюжет просто из воздуха оказалось не столь уж сложно.

Почти не задумываясь сделала из своей героини гордую попаданку и отправила прекрасного принца покорять ее сердце. И что еще более удивительно - это помогло. Текст лился из-под пальцев, хоть печатать одной рукой было и не удобно. Зато я почти не замечала легкой головной боли, да и на сердце стало полегче.

Когда проснулись соседки по палате, задумавшись, пропустила. Но вот явившаяся медсестра меня отвлекла, заставив съесть завтрак. А потом я снова с головой погрузилась в вымышленный мир, стараясь отвлечься от реальных проблем. Не слышала, как меня звали прогуляться до обхода, и не дождавшись, ушли сами, не обернулась, когда заглянула медсестра, не обратила внимания на шаги от двери за спиной…

Я жила и дышала текстом. Пусть глупым и наивным, но мне было от этого легче.

«Порыв ветра с моря взметнул подол легкого платья и сорвал с головы шляпку вместе со шпильками, растрепав волосы. Горячие ладони крепко удерживали ее лицо, не позволяя отвернуться.

- Пойми, ты мне нравишься именно такой – не скованной условностями осточертевшего мне, насквозь фальшивого высшего света. Свободной, раскрепощенной, - соскользнув со щеки рука Уилла зарылась в растрепанные кудри на затылке девушки. – Самой собой, настоящей. И мне совершенно не важно, что и как ты носишь, и насколько приличны твои прическа и поведение …»

- Вот уж глупости, - хмыкнув ворвался в мои мысли чужой голос. – Любому нормальному мужику было бы важно, что носит его девушка. Тем более на ветру у моря. А если нет – значит ему просто плевать на нее…

- А что он должен говорить, - пробурчала, не отвлекаясь, - «Надень тулуп и валенки, дура, а то простудишься»? Это не романтично…

- Вот и я о том же… поверьте моему профессиональному мнению – менингит, да и просто банальный насморк, это совершенно не романтично, - фыркнули у меня над ухом.

И вот тут рука моя ошарашенно замерла на середине слова.

Голос… голос оказался так болезненно знаком. Голос, что согревал мне сердце и опалял душу. Почти не дыша я оторвала взгляд от светящегося экрана и перевела его на мужчину, обошедшего меня со спины.

Сердце на мгновение дернулось, чтобы вновь забиться, куда сильнее.

Он… или не он? Похож, но одновременно отличается. Такой же высокий и широкоплечий. Но выглядит старше. Черты лица чуть грубее, легкая небрежная щетина на щеках, редкая седина в коротко подстриженных волосах, и глаза не темно-карие, а скорее золотисто-желтые. Но взгляд все тот же – насмешливый и оценивающий, и при этом слегка строгий.

С первого взгляда мне казалось, что я увидела именно его – моего Теофрена. Со второго, что это чужой незнакомый человек. С третьего… что это все же мой Тео, но… настоящий? Не такой идеально прилизанный герой любовного романа, а живой человек…

- Больная, кто вам разрешил этой игрушкой пользоваться? – с осуждением заявил знакомый-незнакомец в белом халате и отобрал планшет с клавиатурой, убрав на тумбочку у меня за спиной. – Сутки как из комы вышла, а все туда же – сразу за игрушки хвататься, - пробурчал, подтаскивая для себя стул от небольшого столика в центре палаты и устраиваясь у моей койки.

- А вы…? - растерянно пробормотала я, жадно вслушиваясь в звучание его голоса. Потому что если лицо и отличалось, то вот голос… точно был тот же!

- Астахов Сергей Павлович, ваш лечащий врач, - пояснили, вытаскивая мою карточку из кармашка в изголовье и пролистывая ее. – Поздравляю, кстати, с приходом в себя. Как чувствуете себя?

- Глупо, - честно призналась, завороженно следя за плодом моей фантазии.

На меня тут же обратили настороженный, профессиональный взгляд.

- А до аварии вы ощущали себя так же или подавали надежды стать следующим нобелевским лауреатом по математике? – хмуро уточнил он, сверяясь с чем-то в карте.

- Скорее первое, чем второе, - призналась чуть заторможено, а потом добавила, - тем более нобелевки по математике не существует.

- Правда? Почему же? – все так же сосредоточенно изучая карту, он нащупал мою руку. Я вздрогнула от первого прикосновения, почти обжегшего ледяное запястье, а потом застыла, чувствуя, как заполошно колотится сердце, и смущаясь, что доктор это определенно заметит.

- Ну так? – вывел он меня из ступора, убрав пальцы от моего запястья и быстро что-то записав, поднял взгляд, усмехнувшись. – Что там с нобелевкой?

- Не скажу точно, - с трудом припомнила, о чем мы вообще говорили, - кажется какие-то личные претензии Нобеля к математике в целом, или какому-то конкретному ее представителю в частности.

- А раньше знали точно? – снова задал он