– Значит… Вы действительно согласились бы?

– Поговорим об этом завтра. До свиданья.

Пробыв еще немного у Лауры, Эдуард отправился к Молинье. Он надеялся вновь увидеть Оливье, с которым ему хотелось поговорить о Бернаре. Но он застал одну Полину и так и не дождался никого, хотя крайне затянул свой визит.

В это самое время Оливье, получивший утром через брата приглашение от графа де Пассавана непременно зайти, направлялся к автору «Турника».

– Я боялся, что ваш брат не исполнит моего поручения, – сказал Робер де Пассаван, увидев входящего Оливье.

– Я не опоздал? – спросил Оливье, ступая робко, почти на цыпочках. В руке он держал шляпу, которую Робер у него отобрал.

– Положите же ее сюда. Располагайтесь поудобнее. Вот в этом кресле, мне кажется, вы будете чувствовать себя как дома. Вы нисколько не опоздали, если судить по часам, но мое желание видеть вас опережало время. Вы курите?

– Благодарю вас, – сказал Оливье, отстраняя портсигар, который протягивал граф де Пассаван. Он отказывался из скромности, хотя ему очень хотелось отведать тонких душистых папирос, вероятно русских, аккуратными рядами лежащих в портсигаре.

– Да, я очень рад, что вы смогли прийти. Я боялся, что вы слишком заняты подготовкой к экзаменам. Когда они у вас?

– Через десять дней письменный. Но теперь я мало занимаюсь. Мне кажется, что я готов, и больше всего боюсь переутомиться.

– Однако не отказались бы вы взять на себя сейчас еще одну работу?

– Нет… если только она не слишком обременительна.

– Я сейчас объясню, для чего просил вас прийти ко мне. Прежде всего, чтобы доставить себе удовольствие снова видеть вас. Как-то в театральном фойе мы начали в антракте один разговор… То, что вы мне тогда сказали, меня сильно заинтересовало. Вы, наверное, уже забыли об этом, не правда ли?

– О нет, помню, – ответил Оливье, которому казалось, что тогда разговор шел о пустяках.

– Сейчас у меня есть одно предложение к вам… Я думаю, вы знаете некоего юношу по фамилии Дюрмер? Ведь это один из ваших товарищей?

– Я только что расстался с ним.

– Ах, вы встречаетесь?

– Да, мы должны были встретиться в Лувре, чтобы поговорить о журнале, который он будет редактировать.

Робер разразился громким, принужденным смехом:

– Ха! ха! ха! Редактор… Дюрмер – редактор… Он высоко берет… Он в самом деле сказал вам это?

– Уже давно твердит мне об этом.

– Да, я думаю об этом уже довольно давно. Как-то случайно я спросил его, согласен ли он читать со мной рукописи; он сейчас же назвал это – быть главным редактором; я не мешал ему, и вдруг… Это в его стиле, вы не находите? Каков хват! Его следует немного одернуть… Вы в самом деле не курите?

– Пожалуй, но немного, – сказал Оливье, беря на этот раз папиросу. – Спасибо.

– Позвольте мне сказать вам, Оливье… вы ничего не имеете против того, чтобы я называл вас Оливье? Мне как-то странно обращаться к вам «господин»: вы слишком молоды; с другой стороны, я слишком близок с вашим братом Винцентом, чтобы называть вас Молинье. Так вот, позвольте мне сказать вам, Оливье, что я неизмеримо больше доверяю вашему вкусу, чем вкусу Сиди Дюрмера. Не согласитесь ли вы взять на себя литературное руководство журналом? Понятно, в какой-то степени под моим наблюдением, по крайней мере на первых порах. Но я предпочитаю, чтобы моя фамилия не стояла на обложке. Потом объясню вам почему… Может быть, выпьете стаканчик портвейну, а? У меня он весьма недурен. – Он достал из стоявшего подле него шкафчика бутылку и два бокала, разлил вино.

– Ну, что скажете?

– Действительно превосходный портвейн.

– Я спрашиваю вас не о вине, – смеясь, сказал Робер, – а о сделанном мной предложении.

Оливье притворился, что не понимает. Он боялся слишком поспешно выразить свое согласие и тем выдать свою радость. Он слегка покраснел и смущенно пробормотал:

– Мой экзамен не…

– Вы только что сказали, что подготовка к нему не отнимает у вас много времени, – перебил его Робер. – Кроме того, журнал выйдет еще не скоро. Я даже думаю, не лучше ли приурочить выпуск первого номера к моменту начала занятий в школах. Во всяком случае, мне важно узнать ваши взгляды. До октября следовало бы подготовить несколько номеров, и нам необходимо будет часто видеться этим летом, чтобы всесторонне обсудить вопрос. Что вы собираетесь делать на каникулах?

– О, я еще точно не знаю. Мои родители отправятся, вероятно, как всегда, в Нормандию.

– И вам нужно будет сопровождать их?.. Может быть, в этот раз вы ненадолго разлучитесь с ними?..

– Мама не согласится.

– Сегодня я обедаю с вашим братом; вы позволите мне поговорить с ним об этом?

– О, Винцент с нами не поедет. – Затем, сообразив, что эта фраза не относится к делу, он прибавил: – К тому же это ни к чему не приведет.

– Но если представить вашей маме серьезные доводы?

Оливье ничего не ответил. Он нежно любил свою мать, и тон, взятый Робером по отношению к ней, ему не понравился. Робер понял, что немного перехватил.

– Так вам нравится мой портвейн? – спросил он, чтобы сменить тему. – Хотите еще стаканчик?

– Нет, нет, спасибо… Но он превосходен.

– Да, тогда в театре меня поразили зрелость и уверенность ваших суждений. У вас нет склонности писать критические статьи?

– Нет.

– А стихи?.. Мне известно, что вы пишете стихи.

Оливье снова покраснел.

– Да, брат вас выдал. И вы, наверное, знаете других молодых людей, которые могли бы сотрудничать… Надо, чтобы этот журнал стал платформой, объединяющей молодежь. В этом его смысл. Мне хотелось бы, чтобы вы помогли мне составить своего рода проспект-манифест, который намечал бы, не слишком их уточняя, новые веяния. Мы еще поговорим об этом. Нужно будет выбрать два или три эпитета, только не неологизмы, а самые стертые, старые слова, которым мы придадим совсем новый, действенный смысл. После Флобера были в моде «благозвучный и ритмичный»; после Леконта де Лиля – «иератический и определенный»… Слушайте, что вы скажете об эпитете «жизненный»? А?.. «Бессознательный и жизненный»… Нет? «Стихийный, крепкий и витальный»?

– Мне кажется, что можно было бы подобрать получше, – осмелился заметить Оливье, улыбаясь не слишком одобрительно.

– Может, еще портвейну…

– Только, пожалуйста, немного.

– Видите ли, огромным недостатком символизма является то, что он дал одну эстетику: все большие литературные школы давали кроме нового стиля новую этику, новые заповеди, новый список обязанностей, новую манеру видеть, новое понимание любви, новое отношение к жизни. Символист весьма упростил свою задачу: он вовсе устранился из жизни, не старался понять ее, отрицал ее, повернувшись к ней спиною. Разве вы не находите, что это нелепо? Эти люди лишены аппетита к жизни и даже не гурманы. Совсем не то, что мы… не правда ли?