Впрочем, это не совсем так. Я как будто не замечал жары. То, что сказал Высокий, не меняло моих перспектив. Вполне вероятно, что я умру до конца сентября, и Анна, лишенная необходимости выбирать, поедет с Аланом в Британскую Колумбию, куда их собирались отправить. Было трудно понять, как себя чувствует Алан. Он говорил еще реже, изъяснялся короткими предложениями. Целыми днями молча лежал, растянувшись на спине на кровати Анны. Я никогда не знал, смотрит ли он на меня, наблюдает ли за тем, как я работаю (предлогом его присутствия было то, что он якобы помогает мне с отчетом.) Теперь он всегда носил зеркальные темные очки. Он выходил в них к завтраку и не снимал (если вообще снимал) до тех пор, пока не возвращался вечером к себе в комнату. Анну же вконец измотали, иссушили (насколько я ее знаю) попытки найти решение проблемы, которая, впрочем, вскоре решилась самостоятельно.

Ближе к вечеру — к тому времени кондиционер совсем отказал — Анна вошла в мою комнату (это была и ее комната) и сказала, что ей надо нас, Алана и меня, кое о чем попросить.

— Он не спит? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я.

— Алан, — позвала она. — Ты не спишь?

— Нет, — ответил он.

— Ты не мог бы сесть? — попросила она.

— Зачем? — осведомился он.

— Я хочу кое о чем попросить тебя и Рэя.

Алан сел.

— Мне бы хотелось, чтобы ты снял очки, — сказала она.

— Мне бы этого не хотелось, — возразил он.

— Все же ты можешь это сделать? Пожалуйста.

— Я этого не сделаю, — ответил он.

В его голосе не было ни неповиновения, ни воинственности.

— Ладно, оставь их, — разрешила она, — но послушай. Я не могла уснуть прошлой ночью. Из-за жары.

— И из-за моего храпа, — добавил я.

— Ты всегда храпишь, — сказала она. — Но прошлой ночью ты превзошел самого себя.

— Должно быть, из-за лекарств.

— Я храплю? — спросил Алан.

— Нет, — ответила она.

— Почему я не храплю?

— Потому что ты молодой, здоровый и красивый, — сказал я.

— Это правда? — уточнил он у Анны.

— Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, — ответила она. — Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.

— Я не возражаю, — ответил Алан, что меня удивило.

Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.

— Выключи свет, — попросил я.

— Я не выключу свет, — сказал он.

— Почему не выключишь?

— Не хочу, — ответил он. — Я хочу поговорить.

— Мы можем говорить в темноте, — предложил я.

— Я не буду говорить в темноте, — сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. — Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.

— Почему?

— Потому что ты храпишь, — сказал он.

— Где ты будешь спать?

— Я буду спать на диване.

На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.

Алан был в темных очках и бейсболке «Джетс». Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.

— Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?

Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.

— Да, — ответил я. — Что у тебя там?

Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.

— Что это? — спросил я.

Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.

Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась — абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.

— О, точно, — сказал я. — Кукла.

— Похожа на женщину? — спросил он.

— Да.

Пока мы разговаривали, Алан расчленял куклу, отделял от нее руки, ноги и голову (все было прикреплено к туловищу шаровыми шарнирами), потом снова присоединял их на место. Он выполнял эти действия без перерыва, ловко, не глядя на куклу — действовал явно рефлекторно и механически.

— Ты занимался любовью с Анной? — спросил он.

— Я имел в виду мою жену.

— Ее звали Сара, — сказал он.

— Да.

— Вы занимались любовью?

— Да.

— Сколько раз вы занимались любовью?

— Не знаю, — ответил я. — Мы были женаты. Много раз.

— Сколько времени вы были женаты?

— Семь лет.

— Вы занимались любовью много раз?

— Да.

— Сколько раз? — спросил он. — Сто сорок четыре раза?

Я рассмеялся, не сумев сдержаться.

— Откуда ты взял эту цифру?

— Это двенадцать дюжин, — сказал он. — Сто сорок четыре.

— Я знаю, — кивнул я.

— Сколько раз? Сто сорок четыре?