Позже пошли слухи о злом умысле, и стали поговаривать, что смерть наступила не вследствие естественных причин, а в результате воздействия яда, и что убийство было спланировано, если даже не осуществлено, Ливией. Несмотря на то, что невозможно доказать, что Марцелл не был убит, это все же крайне маловероятно. Во время чумы многие умирают преждевременно, и знаменитости – не исключение; даже в обычное время молодые люди в Риме могли заболеть и умереть. В городе, где проживало около миллиона человек и куда постоянно прибывали товары и люди со всего света, микробы активно распространялись и приводили к новым жертвам. Скорее всего, Марцелл умер от естественных причин. В тот момент его смерть была не особенно выгодной для любого из потенциальных соперников. Принцепс демонстрировал все признаки отличного здоровья, и, учитывая его отказ назначить Марцелла преемником, было весьма маловероятно, что теперь, когда его племянник выбыл из игры, он захочет оказать эту милость Тиберию или кому-то еще.[453]

Был большой общественный траур. После похорон прах Марцелла перенесли в Мавзолей Августа на Марсовом поле, и это стало первым захоронением в этом пока еще недостроенном здании. В память о сыне Октавия построила публичную библиотеку. Август внес свою лепту, назвав театром Марцелла каменный театр, строительство которого началось (или, по крайней мере, планировалось) при Юлии Цезаре, а теперь близилось к завершению. Проперций (III. 18) посвятил его памяти поэму, в которой вспоминал праздник, где тот председательствовал, и навесы, призванные защитить толпу от солнца. Спустя несколько лет Вергилий описал, как его герой Эней спустился в загробный мир и увидел там образы великих римлян будущего, которые пока еще не родились и не имеют тел. Среди них он заметил юношу «дивной красы» и почувствовал грусть из-за того, что «ночь печальною тенью» накрыла его так рано. Проводник объяснил ему, что это Марцелл и что

Юношу явят земле на мгновенье су́дьбы – и дольше Жить не позволят ему. Показалось бы слишком могучим Племя римлян богам, если б этот их дар сохранило. Много стенаний и слез вослед ему с Марсова поля Город великий пошлет! И какое узришь погребенье Ты, Тибери́н, когда воды помчишь мимо свежей могилы! Предков латинских сердца вознести такою надеждой Больше не сможет никто из рожденных от крови троянской, Больше таких не взрастит себе во славу питомцев Ромулов край. Но увы! Ни к чему благочестье и верность, Мощная длань ни к чему. От него уйти невредимо Враг ни один бы не мог, пусть бы юноша пешим сражался, Пусть бы шпоры вонзал в бока скакуна боевого.[454]

Стихийные бедствия продолжались и в 22 г. до н. э., но Август по-прежнему пребывал в добром здравии. Были избраны два новых консула знатного рода, по возможности без каких-либо различий в личностном плане, а из-за постоянной нехватки продовольствия к принцепсу обращались с призывами, чтобы он принял меры, как это сделал Помпей Великий во время подобного кризиса в 56 г. до н. э. Цезарь Август отказался от дополнительных полномочий и титулов, однако решением проблемы занялся. После того, как он неофициальным образом оказал давление на тех, кто держал у себя зерно и ждал, пока цены достигнут максимума, оно было выпущено на рынок, и наступило кратковременное облегчение. На будущее решили ежегодно назначать двух преториев префектами по надзору за поставками зерна в город.[455]

Август умел добиваться результатов. Если бы он не вмешивался, то вялость, присущая сенатскому режиму на протяжении вот уже многих лет, могла бы снова проявиться. Многие чувствовали неловкость из-за того, что он ушел с поста консула и отказывался принимать другие магистратуры. Некоторые требовали, чтобы он стал цензором или принял пожизненные цензорские полномочия. А однажды толпа, настроенная самым решительным образом, окружила сенат, закрыла двери курии и начала угрожать, что подожжет ее вместе с сенаторами, если те сейчас же не назначат Августа диктатором. Возможно, тогда же большой группе людей удалось захватить настоящие фасции или изготовить нечто подобное, и пойти с ними к Цезарю, неся 24 штуки, т. е. столько, сколько полагалось диктатору.

Император Цезарь Август, сын божественного Юлия, произнес речь, в которой отклонил предлагаемые почести и на все последующие предложения такого рода отвечал тем же образом. Однако толпа настаивала, так что ему даже пришлось разыграть перед нею целое представление, в отчаянии разодрав на себе одежды. В последующие годы он хвастался, что дважды отказался от диктатуры, и это было весьма похоже на то, как повел себя Юлий Цезарь на Луперкалиях, причем интересно, что некоторые ученые, сомневающиеся в искренности последнего, в отношении Августа таких сомнений не высказывают. Точно так же ведутся споры относительно того, были ли эти демонстрации заранее отрепетированы, но, как правило, их считают более или менее спонтанными. По крайней мере, подобные выступления являлись важным напоминанием о том, что Августу приходилось считаться с мнением не только сенаторов и всадников. Значение имела не только элита, и сохранить долговременную стабильность удавалось лишь при условии, что и другие слои населения будут довольны. В этом случае достаточно было показать, что принцепс продолжает заниматься служением государству и урегулированием кризисов. Народ заверили, что его уход с поста консула вовсе не означает отставку вообще или желание сосредоточиться исключительно на управлении провинциями. Вместо этого он использовал имевшуюся власть, чтобы делать то, что в его силах.[456]

Кроме того, в качестве очередной демонстрации возвращения к традиционному устройству были избраны два цензора. Одним из них стал Мунаций Планк, чья репутация побуждала воспринимать его назначение на должность блюстителя нравов с известной долей иронии, а другим – тот, кто пережил проскрипции 43 г. до н. э.[457] Срок их службы прошел не слишком удачно, а однажды, когда они проводили одну церемонию, под ними обрушился помост. Впрочем, Дион Кассий отмечает, что Август сам исполнял бо́льшую часть обязанностей, входивших в компетенцию цензоров. Во время нехватки продовольствия многие государственные праздники были отменены, а те, которых это не коснулось, отмечались в более скромном масштабе. Ввели ограничения на суммы, затрачиваемые на праздники, а магистратам, ответственным за их проведение, было запрещено расходовать больше средств, чем их коллеги. Гладиаторские бои проводились лишь с официального разрешения сената и максимум два раза в год, причем в каждом бою могло участвовать не более 120 гладиаторов. Были приняты и другие меры в духе цензорской традиции пресечения неподобающего поведения и ограничения роскоши. Сыновьям и внукам сенаторов (до тех пор, пока они были достаточно богаты, чтобы быть всадниками) запретили выступать на сцене, хотя, когда на играх председательствовал Марцелл, Август это разрешал. Некоторые меры проводились в форме законов, якобы предложенных кем-то другим, но было ясно, что за ними стоит Август (Dio Cass. LIV. 2. 1–3. 1).

Такой характер правления для многих казался обнадеживающим, но в первые месяцы 22 г. до н. э. вопрос о его власти и статусе возник вновь в связи с гораздо менее приятными обстоятельствами. Первым оказался процесс Марка Прима, который недавно вернулся из сенаторской провинции Македония, где служил в качестве проконсула. Это была одна из немногих таких провинций, где все еще стояли легионные части, и Прим использовал свою армию для ведения войны, а также чтобы добиться славы и обогатиться добычей. Теперь его привлекли к суду на основании закона об оскорблении величия, который касался действий, считавшихся наносящими ущерб репутации римского народа. И Сулла, и Юлий Цезарь в свое время подтвердили законы, согласно которым наместнику запрещалось использовать армию за пределами провинции без разрешения сената. В данном случае одним из народов, на которые напал Прим, были одрисы – племя, несколько лет назад побежденное Крассом и получившее от него после капитуляции статус союзников. Если бы Красс был жив, то вполне возможно, что он поддержал бы одрисов в их требованиях правовой защиты, поскольку впоследствии победитель обычно становился патроном поверженного врага. Не исключено, что и другие проявили интерес к этому делу и помогали осуществлять судебное разбирательство. Частное лицо или община, не наделенная правами римского гражданства, не могли самостоятельно возбудить дело в римском суде и потому нуждались в представителе.