Через некоторое время из бара вышли официантки, вынесли коробку с вином и продуктами, которые Шура заказала перед уходом. Николай помог загрузить все в багажник «тойоты», и они поехали на дачу.

Николай уже был наслышан о доме Полищуков на Черной. Говорили — не дом, а дворец. В свое время Николай сам показал им туда дорогу. Как-то на свой день рождения, когда они летали с Полищуком в одном экипаже, он пригласил его в деревню, которая находилась в сорока километрах от города на небольшом лесном кордоне. Речка Черная была в сотне метров от дома, где жила баба Вера. Но потом ей стало трудно вести хозяйство, Николай перевез ее в городскую квартиру, а дом стали использовать вместо дачи. На Черной Николай ловил хариусов и тайменей. Иногда на мышь можно было поймать тайменя. Место было ягодным и грибным. Чуть дальше, к Байкалу, местные ездили в кедровник. Тогда, приехав, Николай наказал Полищуку топить баню и, оставив Шуру за хозяйку, ушел с бортмехаником на речку, ему хотелось угостить гостей свежим хариусом. Приходят, баня натоплена, Полищук наигрывает на гитаре, Шура напевает. Почти семейный дуэт. Уезжая, Полищук поинтересовался: а нельзя ли купить здесь дом?

— А зачем дом, приезжай ко мне, — сказал Николай. — Места вон сколько, на всех хватит. А если хочется отдельно, то вон на берегу заколоченный дом стоит. Продают за две тысячи.

Полищук осмотрел дом и, не задумываясь, купил. Место было хорошим, лучше и не придумаешь. Возможно, именно это имела в виду Шура, когда говорила, что он сам, своими руками отдал ее. Перед отъездом в Москву свой дом ему пришлось продать, и сейчас Николай жалел об этом.

Прямо из машины по сотовому телефону Николай позвонил Варваре Егоровне и сказал, чтобы она не ждала его, ночевать он едет на Черную к Полищукам.

На Черную приехали уже за полночь, всполошив деревенских собак, и, выхватывая светом фар покосившиеся прясла, свернули к реке и метров через сто остановились около глухого кирпичного забора. Под громкий собачий лай скрипнула дверь, и на освещенный пятачок вышел Петр Яковлевич Гордеев. За плечом у него колом торчал ствол ружья, а на плечах была накинута теплая камуфляжная куртка. Как всегда, старый бортмеханик был в полной боевой готовности.

— Александра Дмитриевна, это вы? — спросил он, подслеповато вглядываясь в машинные номера. — Вот не ожидал.

Он торопливо открыл двери гаража, Шура, высадив гостей, загнала в него машину и попросила Гордеева затопить баню. То, что Порогов увидел за забором, потрясло его. Действительно, не дача, а загородная вилла. Оглядев все комнаты и интерьеры, Николай вспомнил речь Полищука в Аляске перед Рон де Толли о его желании как руководителя экономить народную копейку и подумал: сколько же надо было сплавить налево самолетов, чтобы построить такой дворец. Но Ольге дача понравилась, кое-что она взяла на заметку, сказав, что обязательно в Москве сделает то же самое. Шура, переодевшись в спортивный костюм, точно такой же предложила Ольге, затем, оглядев Николая, достала из шкафа еще один мужской спортивный костюм.

Порогов отрицательно качнул головой, давая понять, что останется в своем.

— Мне так здесь нравится! Воздух, люди, — помогая готовить закуску для ночного стола, говорила Ольга Николаю. — Я обязательно сделаю передачу, как вы пилите бревна и как после этого бегаете и гоняете в футбол.

— Уже не гоняю, — ответил Порогов. — Негде. В Думе я бегал с законом о детском и юношеском спорте, а он никому не нужен. Ты же сама говорила, что аренда спортплощадки стоит немалых денег. Такие деньги есть только у избранных и разворотливых. Что прикажете делать тем ребятам, которые не могут заплатить? Остается одно: идти в собачьи парки, дворы. Но и оттуда их гонят. Вот ты, Оля, хочешь делать передачи о сильных духом людях, которые ценой собственной жизни утверждали высокое и духовное. Сегодня — другие герои. Те, кто сумел зацепиться в жизни и готов давить всех, кто станет на его пути. Обидно, что все мы учились в одних школах, знали одни слова, читали одни стихи… А теперь даже пионерский девиз — бороться и искать, найти и не сдаваться — только для того, чтобы взять и не отдавать.

— Да не будь ты таким злым, как всегда, правильным и занудливым!.. — сказала Шура, когда Ольга вышла во двор, чтобы посмотреть баню. — Не порть людям настроение. Здесь тебе не парламентская трибуна, и Ольга здесь не для того, чтобы выслушивать о каких-то дворах. Ей хочется отдохнуть, посмотреть, как другие живут. Не хотела тебе говорить, но скажу. Ты знаешь, чем меня Сергей взял? Да, он любит выпить, но он не занудливый. И не занимается, как ты, самоедством. Умеет держать себя. Он не будет женщине везде и всюду на мозги давить. Устали мы, Коля, от вашей беспомощности.

Николай понял, что она имела в виду. Тогда, приехав к нему на день рождения на дачу, они не доехали до дома, застряли на поляне в луже. Полищук выскочил из машины, дубленку с себя снял и бросил на землю, чтобы она не замочила ноги. И по ней на руках вынес. Тогда она смеялась — не дури. Но по всему было видно, что ей приятно.

— Герой, тут уж ничего не скажешь. Но мы это уже давно проехали, — усмехнувшись, сказал Николай. — Это я продолжил с ней старый, московский разговор. Хорошо, буду говорить о другом.

— Хотя, с другой стороны, я тебя понимаю, — продолжила Шура. — Что, я, думаешь, не вижу, в каком ты разобранном состоянии? Если тебе нужны деньги — скажи. Я дам.

Ох, лучше бы она не затрагивала эту тему. Многое мог простить ей Николай, со всем согласиться, промолчать. Но вот так бить себя по самому больному месту он позволить не мог. Выходит, когда она пригласила его в бар, а потом на дачу, попутной целью для нее было утереть ему нос, показать, как они за это время успели развернуться.

— Уж не из тех ли денег, которые не успел прихватить с собой Бонд? — хмуро спросил Николай. — Тогда можно вопрос: на какие шиши вы это отгрохали? Скольких летчиков отправили по миру?

— Дурачок ты, Коля. Ты что, налоговый инспектор? Еще скажи, что из-за таких, как я, страна развалилась. Ничего в жизни ты так и не понял. Я ведь к тебе со всей душой. Той жизни, что была, не вернуть. И другой жизни для нас еще не придумали. Не будет ее. Так что живи, отстаивай свое место среди себе подобных. Языком можно доказать все. Ну, напишешь ты еще одну книгу, выведешь нас на чистую воду. Что изменится? Я не буду твоей, ты — моим. А это, — она обвела вокруг себя рукой, — это отпущено нам во временное пользование. Вот мы и пользуемся. Думаю, и ты бы не отказался. Только ум твой направлен в другую сторону. Но хочу заметить, ты небезнадежен. Я увидела Олю и поняла: ты, Коля, начинаешь выздоравливать. Она ведь ради тебя сюда прилетела. Это видно. Лучше иди во двор и разведи костер. Комаров сегодня нет, посидим на свежем воздухе. А если будет холодно, то можно расположиться в предбаннике. Места там много, всем хватит.

Шура была на своей территории, и он, как гость, не имел права переступать черту. Действительно, не ругаться же он сюда приехал. Чтобы не заезжать дальше, лучше вовремя остановиться. Он уже понял: Шура и не позволит сделать ему это. Но больше всего огорчило то, что она поймала его на том, в чем он сам утром готов был обвинить своих бывших коллег, — искать вину не в себе, а в других. Ребенку это простительно. Так что, винить за то, что тебе доверились? За то, что взялся не за свое дело? Только себе ты можешь сказать, что легче всего и тяжелее всего представлять не свои, чужие интересы. Она права, на словах можно все доказать. А на деле по ее меркам он для нее так и не состоялся ни в политике, ни в жизни. Так что же, осуждать ее за это? Этим утешиться? Он понимал, что сейчас ее волнует не он со своими прежними, советскими заморочками. Больше всего ее волнует собственный сын — Юра. Там не скажешь: ты не будешь моим. Там все больнее и жестче.