сложили свои головы на поле сражения, оставаясь до конца верными Руси-матушки, и теперь вошли в царствие небесное — в дивные долины, осиянные божественным светом, и ныне смотрят на них с высоты и дивуются на них и радуются вместе с ними. И да будет память о них жить все те леты, пока жива будет матерь — земля отчая!

Благовествующе в стане россов, в каждом из воинов вдруг ощутилась легкая, чуть только и притомляющая сердце грусть, она пришла заместо того смущения, которое придавливало в людях и было заслано с другого края, где никто из них не бывал ни разу, холодом и смертью грозящего сущему. Да, они все сделались свидетелями ярого, сатанинского неразумья людских племен, возомнивших себя вправе судить и казнить каждого, хотя бы и ни в чем не повинного, только потому, что когда-то сей раб Божий оказался на их пути. Но что есть путь человеков, как не случайно, безотносительно к чему бы то ни было, хотя бы и к руке судьбы, управляемой Божьим разумением, избранное действо? И ему ли быть устремленну к Истине? Нет, Истина способна открыть нечто только в тиши и благодати, которые иной раз посещают людские жилища, чтобы отметиться в них святыми знаками. И теперь едва не каждый из россов думал о родном оселье, и воображалось ему, что по приходе в отчие места он, наверное, многое не узнает, родовичи, сказывали младые отроки, прибывшие на прошлой седмице, что на Руси теперь спокойно и домовито и уж не встретишь иудея иль агарянина с кнутом, всяк живет своим разумением в подчинении Ольгиным Уставам. Те Уставы, принятые в росских родах, подсобляют им устанавливать надобный для мирной и свободной жизни порядок. Случалось, иной из россов вдруг обращал внимание на здешнее небо и со вниманием вглядывался в него, и мнилось ему, что и небо тут другое, как бы даже не так высоко и глубинно, как в отчих краях, а не только что земля иль даже река эта, по которой теперь скатываются лодьи с их товарищами. Да, да, тут все другое, однако ж и здесь вдруг отметится нечто способное обжечь сердце и подвинуть к чему-то сокрытому в душе, отчего там сделается как бы помягче и посветлее, а может статься, и попросторней, и тогда узрится в давних летах утерянное, и скажет росс тихо и притайно, скорее, для себя только:

— Дивен мир и открыт сердцу хотя бы и чужеземца, и он нет-нет да и увидит в нем сколок с души своей, и подивуется, разглядывая сколок, и возликует в существе своем, как если бы коснулся руками отчей земли.

Что-то светлое и умное, единящее с ближним и дальним миром коснется его, и сделается он дивно пространен и глубок в помыслах. И он удивится этому преображению и захочет понять, что же произошло с ним, и отчего он как бы другой вовсе, так не похож на себя прежнего, что становится страшно. Но не сумеет понять, наверное, потому и не сумеет, что страх в нем быстро испарится, как если бы состоял из чистого воздуха, даже малого следа не останется от странного душевного состояния, в котором он пребывал мгновение-другое назад. Но то и хорошо, что и через многие леты так и не запятуется вдруг растолкавшее в существе его и часто будет напоминать о себе. Говорили древние: многогранность мира от многогранности души, которая, несмотря на свою малость в небесном пространстве, обладает свойством удивительным и ясным, способным вознести человека столь высоко, что ему невольно делается страшно. Воистину от Божьего соизволения и помыслы наши земные и устремления, а значит, есть в нас и нечто такое, что принадлежит не только нам и управляемо вышними силами, о коих мы мало что знаем, а потому и стараемся не думать о них, и тем самым принижаем благо дарующее небесному миру в существе своем. Святослав более, чем кто-либо из его окружения, исключая, пожалуй, Богомила, ощущал свою соединенность с небесным миром, он прозревал и в нем, хотя это прозрение не выводило его на предметную обозначаемость видений, они были вне времени и вне земного пространства, и потому никак не отмечались в нем, малые, искряно-белые лучи на темном фоне, они то возгорались ярко, привнося в его сердце страсть и ни с чем не сходное вдохновение, которое подталкивало к действию, как это случилось с ним в начале похода на Итиль. Коль скоро не случилось бы этого, то он мог бы отложить выступление войска, как отписывала ему управительница росских земель, советуя не поспешать с походом на заклятого врага Руси, но ждать подходящего момента для выступления, когда все в небесном и земном мире сойдется. А он не стал ждать, поверил тем знакам, что явились ему и сказали о необходимости выступления именно теперь, и не днем позже. Святослав каким-то особенным чувством, про которое знал лишь Богомил, понимал про себя не только как про человека, рожденного на земле и окормляемого ее духом, а как про существо, близкое по сути своей истинной небесным пространствам, соединенное с ними некими узами, про которые он смутно догадывался.

Святослав проследил за тем, как мимо него сплавились последние лодьи с воинами, а потом сел на коня и стронул его с места. Атанас ни на шаг не отставал от своего господина, иной раз нависая над ним подобно темному непроницаемому облаку, если вдруг ему казалось, что Великому князю что-то угрожает, и Святослав, хотя и выказывал легкую досаду, не мешал витязю вершить свое дело так, как тот умел и как хотел бы исполнять его.

В войске поспешали, и потому нередко прихватывали даже у ночи, хотя чаще ехали чернотропьем; должно быть, потому и поспешали, что с каждым днем сокращалось расстояние до отчины. И все бы ничего, если бы скоро не оборвалось и чернотропье, и ратники вынуждены были пересесть с коней в лодьи. Долго решали, что делать с горными скакунами, полюбившимися россам, они ни в какую не хотели расставаться с ними, однако ж и придумать что-то другое не могли и оставили лошадей в ближнем, средь бурунов сокрытом хазарском осельи. Все ж это не могло повлиять на настроение россов; дивное, как бы ниспосланное с неба, чувство единения с сущим не оставляло их, и они смотрели на мир легко и радостно, принимая и самое малое в нем, едва приметное взгляду воина. Так продолжалось до тех пор, пока они не оказались в тех местах, где