Фрэнк замолчал, глядя в огонь. Я сидела, уставившись на него и пытаясь усвоить то, что он рассказал мне. Лео, на поле боя, изнемогающий, под тяжестью носилок, бредущий по грязи под визжащими над головой снарядами. Я не могла в это поверить, хотя сознавала, что это правда. Фрэнк отвернулся от огня и снова взглянул на меня.

– Несколько дней спустя я должен был доставить сообщение в дивизионный штаб, – продолжил он. – Оно было не срочным, поэтому я заехал на тот перевязочный пункт, о котором написал Тед. Он был недалеко оттуда, где размещались мы. Это оказалась, поганая дыра – бывшая постройка на ферме. Теперь она лежала в развалинах, а пункт помещался в погребе. А какое зловоние – я с трудом заставил себя спуститься по ступенькам! Внизу оказался старик, поивший чаем какого-то беднягу, который выглядел так, словно уже отправлялся на тот свет. Я стоял там, пока парень не допил чай, и тогда старик поднял голову и увидел меня. Какое-то время мы смотрели друг на друга, а затем он сказал: «Добрый день, Фрэнсис. Может быть, выпьешь чашку чая?»

Старик сделал чай, я предложил ему окурок, а он настоял, чтобы я вместо окурка взял у него сигару. Скажу тебе, Эми, что тебя посещают хорошие идеи. Он, наверное, единственный капрал на Западном Фронте, которого жена снабжает «Короной Империи»! В следующий раз пришли коробку и мне. В общем, я передал старику сообщение Теда, от которого он заметно смутился. Затем я спросил его, давно ли он работает полевым санитаром, и он ответил, затем он спросил, где базируюсь я, и я ответил, а после этого нам, кажется, стало не о чем разговаривать друг с другом.

Там был один офицер медицинской службы, шотландец – приличный парень, хотя выглядел совершенно измотанным, и я начал болтать с ним о том, как идут дела и тому подобное. На самом деле мне хотелось поговорить со стариком, но я не мог придумать, о чем. В конце концов, я спросил его, как поживают дети, а он ответил, что обе чувствовали себя превосходно, по последним известиям. Затем он добавил: «Если ты переписываешься с моей женой, то дай слово, что не упомянешь ей об этой встрече. Она считает, что я в базовом госпитале, и я бы предпочел, чтобы она и дальше так считала. Она такая мягкосердечная, что может расстроиться, если узнает». Я дал ему слово и в то время был уверен, что сдержу его. Думаю, старик почувствовал это, потому что выглядел удовлетворенным. Затем он сказал, что должен собрать свою команду, которая была где-то поблизости в укрытиях, – а я все еще не сказал ему ничего – и в следующее мгновение заковылял по ступенькам и вышел.

Доктор спросил меня: «Вы знакомы с капралом Ворминстером?», и я ответил: «Он – мой отец». Я впервые назвал его отцом с тех пор, как умерла маман, и даже с более ранних времен – я всегда скрывал это родство, если мог. Когда доктор пришел в себя от удивления, то рассказал мне, какой мой отец стойкий парень – их сержант был убит две недели назад, и доктор сказал, что не справился бы с вывозом раненых, если бы не старик. Я хотел пожать старику руку на прощание, но, когда я вышел оттуда, команда санитаров уже ушла.

Фрэнк ненадолго замолчал.

– Знаешь, – наконец добавил он, – если бы старик хотел просто надеть военную форму, то мог бы выпросить канцелярскую работу в Лондоне, связей у него достаточно. Но он выбрал тяжелый путь. Вот мы с ним и засели в этом богомерзком секторе, оба по уши в грязи. И это я подтолкнул его на такое – хотя, видит Бог, у меня и в мыслях не было отправить его на передовую, – он запнулся на мгновение и тихо добавил: – Знаешь, я не хотел рассказывать тебе это – не потому, что он меня просил, а потому, что мне не хотелось, чтобы ты восхищалась им. Но потом подумал – почему бы ей не восхищаться им? И рассказал.

Я ничего не сказала – я не могла говорить. Фрэнк тоже замолчал. Вдруг его глаза сузились:

– Тебе не пришло в голову, Эми, что Аннабел собирается развестись со мной, – он запнулся и осторожно добавил, – а старика может разорвать на куски в любую минуту?

– Нет!

– Подумай, Эми, ведь и тебе свойственна человеческая слабость. Эта мысль должна была появиться у тебя.

– Нет! – мой голос упал до шепота, когда я упрекнула его: – Ты же сказал... ты же сказал, что восхищаешься им.

– Да, но это не мешает мне желать, чтобы он никогда не женился на тебе. – Фрэнк снова замолчал, а когда наконец заговорил, его голос звучал добродушно. – Вытри глаза, и пойдем, посмотрим, как дети принимают ванну. Мне хотелось бы посидеть перед огнем в теплой детской, глядя, как плещутся в воде их крепкие, гладкие тельца. В конце концов, я сражаюсь за них – за их будущее. Конечно, не за свое же. Идем.

Подойдя ко мне, Фрэнк взял меня за руки и притянул к себе. Затем он сжал мои холодные пальцы своими, теплыми и сильными, и отпустил меня.

– Не будем давать повода для пересудов слуг? Теперь идем.

Мы сидели в теплой детской и слушали болтовню Флоры, пока Роза плескалась в ванной. Затем я унесла Розу в другую комнату, а Элен стала купать Флору. Когда Роза заснула у моей груди, я услышала голос Фрэнка сквозь прикрытую дверь детской спальни – он читал своей дочери сказку на ночь.

Когда Флора закуталась в одеяло, Фрэнк поцеловал ее на ночь, и мы вышли в коридор.

– Я вернусь в город и постараюсь урвать, несколько дней для охоты перед возвращением в армию, – сказал он мне. – До свидания, Эми, – его голос стал ласковым, – моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей.

Мы спустились в холл и молча подождали, пока не подадут лошадь Фрэнка. Когда послышался стук ее копыт, Фрэнк нагнулся и по французскому обычаю поцеловал мне руку.

– Аи revoir, милочка. Не стой на ступеньках, простудишься.

Мистер Тимс закрыл за ним дверь, а я вернулась в свою гостиную и подошла прямо к Клитии. Фрэнк уехал. Через неделю он снова вернется во Францию, к опасностям войны – а я, казалось, все еще слышала его голос: «Я люблю тебя, Эми, и буду любить всегда». Но, стоя перед картиной, я слышала и другой голос, заикающийся, нерешительный: «Эми, я никогда не видел твоих волос распущенными – может быть, ты покажешь их мне сейчас?» Моя рука все еще пылала от теплоты поцелуя Фрэнка, но я словно бы чувствовала и то легчайшее прикосновение к моим волосам, напоминающее мне о другом мужчине, тоже любившем меня – и он тоже был в опасности. Мой муж. А затем в моей памяти всплыли другие слова Фрэнка: «Тебе не пришло в голову, Эми...»

Я снова вскрикнула: «Нет!» Но голос не замолкал: «И тебе свойственна человеческая слабость. Эта мысль должна была появиться у тебя».

Была ли она? Была ли у меня эта мысль – хотя бы на мгновение? Пол раскачивался и плыл под моими ногами. Была ли? Была ли? Я глядела на Клитию, но та не могла подсказать мне ответ, ведь она никогда не была замужем. Отвернувшись от нее, я выбежала из комнаты и спустилась в холл. Потянув дверь за ручку, я бросилась в библиотеку. На мгновение мне показалось, что Лео сидит за письменным столом, затем я погрузилась в его кресло, мои ноги дрожали. В этот миг я поняла, поняла, что за жизнь с любимым человеком, ценой была бы смерть моего мужа, и эта цена была слишком высока. Я скорчилась в кресле Лео, всхлипывая от облегчения, а слова Фрэнка снова ушли в грязь, к которой они принадлежали.