— Но тогда ты и вправду ничего не поняла, — сказал Немезио, зашагав по тропинке.

— Это ты не понимаешь меня, — не отставала Мария.

— Ты не видишь ничего, потому что живешь с шорами на глазах, но я тебя люблю, Мария. — Он остановился и умоляюще протянул к ней руки.

— Тогда останься со мной, — решительно сказала она.

— Я тебя люблю, Мария, но в этом дерьмовом мире жить не хочу. — Это было его последнее слово.

— Ты любишь свободу, которой не существует, — бросила ему Мария. — И идеалы твои — идеалы циркачей, цыган и бродяг. Не будешь ты никогда ни хорошим отцом, ни хорошим мужем. Все вы пустобрехи! Что вы можете сделать?

— Но я люблю тебя, — искренне улыбнулся он ей. Его зеленые глаза смотрели на нее с нежностью. — И ты меня тоже любишь.

— Да иди ты к дьяволу, бродяга!.. — Они уже были на городской улице, и Мария бросилась к остановке трамвая, который отвез бы ее в центр. Она бежала, и слезы застилали ей глаза. Но ей хотелось бежать еще быстрее, чтобы убежать навсегда от этого циркача, за которого она имела глупость выйти замуж.

Немезио догнал ее у самой остановки. Он сжал ее в пылком объятии, и Мария зарыдала на его плече. Так они и простились на этой трамвайной остановке, простились долгим поцелуем, который имел соленый привкус слез, посреди залитой солнцем улицы, не замечая никого вокруг.

— Сколько можно тебя ждать! — закричала мать, когда Мария наконец добралась до нее. Джулио с радостным гуканьем потянул к ней ручонки со стульчика. — Я уже спускалась к булочнику, чтобы позвонить к Больдрани. Там сказали, что ты ушла сегодня утром ко мне. Где ты шаталась все это время?

Лицо Марии было искажено, она тщетно пыталась совладать с волнением, в которое привела ее встреча с мужем.

— Прошу тебя, мама, — сказала она, направляясь к ребенку, — не строй из себя полицейского.

— У тебя юбка мятая, — ткнула в нее пальцем Вера, — и кофта точно жеваная, а в волосах трава. Куда это ты ходила? Где ты болталась, вместо того чтобы прийти к своему сыну?

— Я взрослая женщина, — твердо возразила ей дочь. — Я работаю. И никому не должна давать отчет, где бываю.

— Ты шлюха, — прошипела Вера. — Ты мерзкая шлюха. Ты уже занимаешься этим прямо в поле. Ты стыд потеряла совсем. О, Господи! — воздела она руки к небу. — Сколько же грехов я совершила, что ты наказал меня такой дочерью.

Мария яростно взорвалась и, уже не думая, что ее слышно в открытое окно, закричала на мать:

— Я тебе сказала, прекрати! Я замужняя женщина.

— Сбежавшая от мужа, — парировала Вера, не заботясь о том, что скажут соседи. — Где он, твой суженый?

— Я была с ним, — призналась дочь, чтобы срезать ее. — С Немезио.

— Уважаемые синьоры! — воскликнула Вера, которая от возмущения потеряла свою обычную осторожность. — Вернулся король циркачей!

— Он мой муж, — сказала Мария.

— Конечно, — согласилась мать, — как раз такого мужа ты и заслуживаешь. И я не удивлюсь, если он оставит тебе еще один подарок, кроме сына, который у тебя есть. Значит, ты видела своего муженька, — снова завелась она, — который даже не поинтересовался своим ребенком. Папаша не считает нужным даже повидать это бедное создание.

Бедное создание визжало тем временем во весь голос, напуганное их громкими, раздраженными голосами.

— Он хотел уберечь Джулио от этой тягостной сцены, — заявила Мария, беря ребенка на руки и пытаясь успокоить его. — Хотел избежать встречи с тобой, которая тут же превратилась бы в ссору.

Джулио визжал, Мария тихо плакала, Вера проклинала свою несчастную судьбу. Понемногу Мария успокоила сына, укачала его, и наконец он задремал. Она уложила его в кроватку и смотрела, как малыш засыпает. Да, лицом он был вылитый Немезио, но не дай Бог, чтоб он вырос таким же, как он.

Утром в понедельник она все еще не могла прийти в себя. Настроение было ужасное, подавленное, и она решила, что сегодня в доме Больдрани обойдутся без нее. А ей не обойтись без своего сына, которого она видела так редко, который фактически рос без нее.

— Ты что, не идешь на работу? — спросила мать. — Неужто муженек оставил тебе доход?

Мария уже успокоилась, и ей больше не хотелось ссориться с матерью.

— Ты прекрасно знаешь, что мой муж никогда не оставит мне никакого дохода. — Она кормила ребенка, который охотно уплетал печенье и молоко. — Я сегодня сама посижу с Джулио, — добавила она, кивнув на сына.

— Наконец-то! Слава Богу, что вы пришли, — встретил ее Амброджино с явным облегчением. — Знали бы вы, как тут бесновался синьор Чезаре. Не находил свои вещи, опоздал на деловую встречу. Но когда я предложил ему сходить к вашей матери за вами, он запретил, и весь день мучил меня и Чеккину.

— Мне жаль, — сказала, оправдываясь, Мария, — но я неважно себя чувствовала вчера.

— Я постараюсь объяснить это синьору Чезаре, — обнадежил ее слуга. Раздался звонок, и загорелся номер вызова Чезаре.

— Иди ты, Амброджино, — послала она его на разведку. — И скажи, что я скоро приду.

Когда Мария вошла с подносом для завтрака, Чезаре Больдрани был уже на ногах, расхаживая по комнате в своем утреннем шелковом халате.

— Прошу прощения за вынужденный прогул, — сказала она с улыбкой и поставила поднос на столик. На нем стояла также в хрустальной вазочке роза. — У меня были проблемы.

Накануне Мария почти не ела. Она была бледна, лицо ее заметно осунулось, но печаль делала ее еще более прекрасной.

— Мы в тридцать девятом году, существуют телефоны, — ограничился кратким замечанием Чезаре, сохраняя невозмутимое спокойствие. Он был счастлив снова увидеть ее, после того как весь день переживал за эту девчонку, без которой он уже не находил себе места.

— У меня была температура, — придумала она. — Я не могла спуститься к телефону.

— Я поручу моим людям позаботиться, чтобы установили телефон в доме твоей матери, — решил он.

— Спасибо, синьор.

— Почему ты не приготовила в столовой, как всегда? — спросил он, намекая на завтрак, поданный в комнату.

— Мне показалось, что так будет лучше. — Она собиралась уходить.

Чезаре сел и налил себе кофе в фарфоровую чашечку.

— Вчера нам всем не хватало тебя, — ворчливо заметил он. — Похоже, ты сделалась в этом доме незаменимой.

— Не думаю, синьор. — Она ограничилась этой репликой, боясь выдать себя. Она находилась еще во власти пережитого.

— Постарайся сегодня наверстать упущенное, — строгим тоном добавил он, опасаясь показаться слишком мягким.

— Да, синьор.

— Да синьор, нет синьор! — воскликнул он, не в состоянии объяснить себе эту необычную сдержанность экономки. — Ты что, не можешь сказать ничего другого? — Но она ведь вернулась, и только это сейчас было важно. — На этой неделе я перебираюсь в Караваджо, как обычно в августе. Ты поедешь со мной, — приказал он, но не очень уверенно, глядя на нее снизу вверх.