И она все еще думала об этом, когда взяла Мула за поводья и пошла за Робином.

— Надо сделать хотя бы один шаг, — тихо сказала Сестра.

Но Свон уже ушла.

Джош таскал бревна восемь часов подряд, ноги у него почти что подгибались, когда он притащился к источнику зачерпнуть воды. Многие дети, включая и Аарона, были обязаны разносить воду в ведрах и черпаках работавшим бригадам.

Джош напился воды и повесил ковш обратно на крючок на большом бочонке воды, который стоял рядом с источником.

Он очень устал, растянутое плечо не давало ему покоя, он почти ничего не видел сквозь щелочку в маске Иова; голова была такой тяжелой, что требовались огромные усилия просто чтобы удерживать ее. Он заставлял себя таскать бревна, несмотря на возражения Свон, Сестры и Глории. Однако теперь все, что он хотел, это лечь и отдохнуть. Может часок или около того, а потом он снова почувствует себя достаточно хорошо, чтобы вернуться к работе, потому что осталось еще столько дел, а время уходит.

Он попытался уговорить Глорию взять Аарона и уехать, может быть спрятаться в лесу до тех пор пока все закончится, но она решила остаться с ним. И Свон тоже приняла такое решение. Не было смысла пытаться изменить это. Но придут солдаты, им нужна будет Свон, а Джош знал, что на этот раз он не сможет защитить ее.

Под маской Иова боль разрывала его лицо как от электрического удара. Он чувствовал слабость, почти отключился. Всего только час отдыха, сказал он сам себе. Вот и все. Один час, и я снова смогу вернуться к работе. Жаль, что этот гад с постоянно меняющимся лицом скрылся! Я бы его убил!

Он пошел к хижине Глории, волоча ноги, как будто налитые свинцом. Мужчина! — подумал он. Если бы эти фанатики могли сейчас видеть старину Черного Франкенштейна, они бы заулюлюкали и затопали!

Он расстегнул куртку и воротник рубашки. Должно быть, воздух потеплел, подумал он. По его спине катился пот, рубашка прилипала к спине и груди.

— Боже! Я весь горю!

Он споткнулся и почти упал, поднимаясь по ступенькам, но потом вошел внутрь хижины, стянул куртку, которая упала на пол.

— Глория! — позвал он слабым голосом, но потом вспомнил, что Глория копает траншеи с одной из рабочих бригад. — Глория, — прошептал он, думая о том, как зажглись ее янтарные глаза и осветилось лицо, когда он дал ей платье с блесками.

Она прижала его к себе, провела по нему пальцами, а когда посмотрела на него снова, то он увидел, что по ее щеке катится слеза.

В этот момент ему хотелось поцеловать ее. Хотелось прижать губы к ее губам, прижаться щекой к ее щеке — но он не мог, не мог из-за этой проклятой дряни на своем лице. Но он смотрел на нее своим единственным здоровым глазом через узенькую щелку, и ему пришло в голову, что он позабыл, как выглядит Рози. Лица мальчиков, конечно, сохранились у него в памяти четко, как на фотографии, но лицо Рози стерлось.

Он купил Рози это платье, потому что хотел увидеть, как она улыбается — и когда она действительно улыбнулась, это было как намек на другое, более нежное слово.

Джош потерял равновесие и споткнулся о стол. Что-то слетело на пол, и он наклонился, чтобы поднять.

Но вдруг все его тело как будто развалилось как карточный домик, и он упал прямо на пол. Вся хижина содрогнулась от этого падения.

— Горю, — подумал он. — О, Боже… Я горю…

Что-то было у него между пальцами. Это то, что слетело со стола на пол. Он поднес это поближе к глазам и узнал, что это.

Гадальная карта с изображением молодой женщины, сидящей на фоне пейзажа с цветами, пшеницей и водопадом. У ее ног лежат лев и овечка, в одной руке она держит щит с изображением феникса, поднимающегося из пламени. На голове у нее что-то похожее на светящуюся стеклянную корону.

— Им…

Ператрица… — прочитал Джош.

Он пристально посмотрел на цветы, разглядывал стеклянную корону, потом на лицо женщины. Разглядывал внимательно и тщательно, пока по лицу и телу поднималась волна лихорадящего жара, как будто открывая шлюзы вулкана.

Нужно сказать Сестре, подумал он. Сказать Сестре…

Что стеклянное кольцо, которое у нее в футляре…

Это корона. Нужно показать ей эту карту…

Потому что у Свон и у Императрицы…

Одно и то же лицо…

А потом лихорадка вытеснила все мысли у него из головы, и он лежал недвижимый, с гадальной картой, зажатой в руке.

На четвертую ночь в небе разгорелся пожар.

Робин увидел его, когда наполнял водой ведра, чтобы погрузить их на тележку и доставить на стену. Всевозможные емкости от пластиковых ведер до корыт были задействованы, и работающие у источника заполняли тележку, как только предыдущая освобождалась.

Робин знал, что свет, отражающийся от низких облаков к северу от города, исходит от факелов и костров армейского лагеря милях в пятнадцати отсюда. Они доберутся до Мериз Рест на следующий день, и ледяной покров, который покрывал сейчас законченную стену высотой в семь футов, станет совсем прочным за эти последние часы.

Плечи у него болели, и каждое ведро, кувшин, лохань, которыми он зачерпывал воду из источника, казалось весили не менее пятидесяти фунтов, но он думал о Свон и продолжал работать. Она в тот день догнала его и пошла с ним рядом, помогая набирать глину как любой другой человек. Руки у них были в одинаковых порезах и мозолях, и пока они работали, Робин рассказал ей все о себе, о приюте и о годах, проведенных с разбойниками. Свон слушала его без осуждения, а когда он закончил свою историю, она рассказала ему свою собственную.

Он не обращал внимания на боль во всем теле, откинул усталость как старое одеяло. Все, что ему нужно было делать — это думать о лице Свон, и заряжаться новой силой от любимой. Ее нужно защищать как прекрасный цветок, и он знал, что умрет за нее, если будет нужно. Ту же силу он увидел и в других лицах и понял, что все работают на пределах своих возможностей. Потому что все понимали, как и он, что завтра решается их будущее.

Глория стояла на крыльце, пристально глядя на север и положив руку на плечо Аарона.

— Я завтра им покажу! — похвастался Аарон, помахивая Плаксой как дубинкой.

— Ты завтра останешься дома, — сказала она ему. — Ты меня понимаешь?

— Я хочу быть солдатом! — запротестовал он.

Она крепко сжала его плечо и развернула к себе.

— Нет! — сказала она, и ее янтарные глаза стали гневными. — Ты хочешь научиться убивать и отнимать то, что принадлежит другим? Ты хочешь, чтобы сердце у тебя стало как камень, чтобы ты мог топтать людей и думать, что это правильно? Малыш, если бы я думала, что ты вырастешь таким, я бы снесла тебе голову прямо сейчас! Поэтому никогда, никогда не говори, что ты будешь солдатом! Ты меня слышишь?