Казалось бы, можно сделать вывод о том, что принимаются меры для подготовки оборонительной войны. Однако приведение в порядок крепостей необходимо было для любой войны, оборонительной или наступательной. Крепости в то время были надёжными базами для армии, действующей как наступательно, так и оборонительно. Кстати, забегая вперёд, отметим, что, когда в 1811 г. Наполеон начнёт свои приготовления, он будет усиленно укреплять крепости на территории герцогства Варшавского. Этого требовала элементарная осторожность. Так что сам факт усовершенствования той или иной крепости вовсе не означал, что характер войны обязательно будет оборонительным. Тем более что другие документы того же времени показывают большой интерес к изучению материалов, необходимых для наступления. Так, 26 августа 1810 г. графу Ливену (послу России в Пруссии) и графу Шувалову (послу России в Австрии) поручено было присылать карты и сведения о соответствующих странах.

В письме Ливену говорилось: «Настоящее ваше пребывание открывает удобный случай доставить секретные сочинения и планы. Ваше сият. знаете всю цену сим драгоценностям; не пожалейте трудов и, какою бы то ни было ценою, приищите и обогатите нас сими редкостями… Для собрания сколь возможно более материалов о состоянии соседних нам держав я почитаю нужным, под видом временных поручений или других каких либо предлогов, разсылать в разныя места военных чиновников… Варшава, составляющая главный узел многих военно-политических сношений, должна наиболее быть предметом наших обозрений…»

В тот момент, когда в России уже начались первые приготовления к войне, состоялся новый обмен проектами конвенций по поводу Польши. Наполеон получил очередной русский проект в середине апреля 1810 года, и опять в нём красовалась фраза: «Польское королевство никогда не будет восстановлено». Это выражение, отвергнутое ранее, опять стояло на самом видном месте.

Под раздражённую диктовку императора министр иностранных дел Шампаньи написал: «Россия желает быть успокоена по поводу намерений императора в отношении Польского королевства. Эти намерения доказаны событиями. Император мог бы восстановить Польшу в Тильзите, если бы вместо того, чтобы заключать мир, он перешёл бы через Неман. Если бы у него было подобное намерение (восстановить Польшу), в Вене, вместо того чтобы забирать провинции, которые были дороги австрийской монархии, он присоединил бы к герцогству Варшавскому всю Галицию. Два раза он доказал, что его политика направлена на благо Франции, что он не желает ни продолжать войну, ни проливать кровь своих подданных за интересы, которые не являются их интересами».

И далее предлагалась очередная формулировка злосчастного пункта: «Его Величество обязуется не поддерживать никакое предприятие, направленное на восстановление Польского королевства, не давать никакой помощи любой державе, которая имела бы подобное намерение, никакой поддержки, никакой помощи, прямой или косвенной любому мятежу или восстанию жителей провинций, которые когда-то составляли это королевство».

Далее министр писал: «Нельзя понять, какую цель преследует Россия, отказываясь от редакции, в силу которой даётся ей то, чего она требует; зачем ей нужно заменить её догматической формулировкой, не употребительной, противной здравому смыслу и притом изложенной в таком виде, что император не может подписать её, не обесчестив себя… Подобный договор, вместо того чтобы скрепить союз — его ослабляет, потому что нельзя забывать, что альянс предполагает равенство между двумя империями и взаимное уважение, если же он будет основан на бессилии одной из сторон, мы получим ложный результат, противоречащий задачам союза».

Прошло два месяца, и каково же было изумление императора, когда в конце июня русский посол Куракин вновь представил проект конвенции по Польше, и в нём опять стояла фраза: «Польское королевство никогда не будет восстановлено»! Теперь Наполеон не на шутку разгневался. Он почувствовал, что за всем этим стоит какой-то умысел, что всё это не случайно. Сомневаясь в том, что его чересчур вежливый посол сможет передать то, что он думает по поводу подобных требований, император фактически сам берёт перо и диктует своему министру иностранных дел письмо, которое Коленкур должен зачитать в Петербурге. Всё послание проникнуто раздражением, и в нём в открытую произнесено слово, которого так старательно избегали в дипломатических документах, — война.

«Чего добивается Россия подобными речами? — восклицает император. — Войны, что ли? Откуда её постоянные жалобы? К чему эти оскорбительные подозрения? Может быть, Россия хочет подготовить меня к своей измене? В тот же день, когда она заключит мир с Англией, я окажусь с ней в состоянии войны. Разве не она собрала все плоды от союза? Разве Финляндия — предмет столь долгих вожделений и столь упорной борьбы, о приобретении хотя бы частицы которой не смела даже мечтать Екатерина II, не сделалась русской губернией на всём своём обширном протяжении? Разве, без союза, Валахия и Молдавия остались бы за Россией? А мне что дал союз? …Я не хочу восстановлять Польши; я не хочу закончить свою судьбу в её бесплодных песках. Я должен жить для Франции — для её интересов, и не возьмусь за оружие ради интересов, чуждых моему народу, если только меня не вынудят к этому. Но я не хочу обесчестить себя заявлением, что Польское королевство никогда не будет восстановлено; не хочу уподобляться Божеству и делаться смешным; не хочу запятнать моей памяти, утверждая своей подписью и печатью этот акт макиавеллиевской политики; ибо сказать, что Польша никогда не будет восстановлена, значит больше, чем признать её раздел. Нет! Я не мог взять на себя обязательства поднять оружие на людей, которые мне ничего дурного не сделали, которые, напротив, хорошо служили мне и постоянно выказывали свою добрую волю и глубокую преданность. Ради их собственной выгоды, ради России, я убеждаю их быть спокойными и покорными; но я не объявлю себя их врагом; и не скажу французам: вы должны проливать вашу кровь, дабы отдать Польшу в рабство России».

Наполеон продиктовал это раздраженное письмо днём 1 июля, а вечером он отправился на большой бал, который австрийский посол князь Шварценберг давал в своём роскошном особняке. Для того чтобы все гости могли танцевать, в саду был сооружен огромный временный павильон. Он был украшен с необычайной роскошью, здесь были пышные драпировки, декорации, представлявшие собой французских и австрийских орлов, ковры и великолепные зеркала Сен-Гобенской мануфактуры, отражавшие свет тысяч свечей. Всего на празднике было около 2 тысяч гостей — вся парижская элита, дипломатический корпус, короли, королевы, княгини, принцессы… Император с молодой супругой появился на балу вечером в пятнадцать минут одиннадцатого.

В полдвенадцатого бал был в самом разгаре. Танцевали «экосез», в котором принимали участие юная императрица, королева Неаполитанская, королева Вестфальская, княгиня Боргезе, княгиня Шварценберг и сотня других молодых дам. В момент, когда веселье было в апогее, от огня свечи вспыхнула драпировка. В мгновение пламя охватило материю, и несмотря на то, что один из офицеров стремительно бросился, чтобы оторвать загоревшуюся ткань, пламя молниеносно распространилось по помещению, для окраски которого были применены красители, разведенные на спирту.