Я хмыкнула:

— Твое чувство юмора меня всегда восхищало.

— От того, что я буду заливаться тут слезами, никому легче не станет.

Я обернулась, чуть пошатываясь от головокружения.

— Ты бы плакал, если бы меня не стало? — Мне не удалось сдержать улыбку, и Шеф это оценил:

— Ох уж мне эти оборотни! — Он приложил сладостно-прохладную руку мне ко лбу. — При смерти, а все равно флиртуете!

Улыбка упала с моего лица и разбилась. Я подняла на Шефа глаза, пытаясь разглядеть его лицо в свете уличных фонарей:

— А ведь у меня никого нет. Шеф, ты понимаешь, что, если меня не станет, вам даже сообщать никому не придется! — Я стремительно скатывалась в истерику, но не могла остановиться. — У меня, кроме тебя, никого нет! — Я шумно всхлипнула, и этот звук как будто перекрыл шум дождя. — Даже Оскар меня бросил!

— Тш… — Шеф обнял меня и прижал к себе, но я все никак не могла остановиться. Он начал покачивать меня из стороны в сторону, как маленького ребенка, осторожно поцеловал в лоб. Я чувствовала себя такой беспомощной, такой одинокой, что внезапно для себя самой потянулась вперед, ловя это столь редкое для меня теперь ощущение ласки.

Он коснулся губами виска, заплаканных глаз, щеки, губ…

Я отстраненно отмечала, что происходит что-то не совсем нормальное и обычное, но все эти факты падали в какую-то вязкую горячую вату, которая заполняла меня и не давала ничему пробиться к сознанию.

Шеф легко поднял меня на руки, как уже не раз делал в последнее время, и снял с подоконника, на секунду оторвавшись и заглянув мне в лицо. Взгляд у него был странным, а вечно холодные голубые глаза будто горели каким-то внутренним светом.

Он отступил от окна, прижавшись щекой к моей опущенной ему на грудь голове. Несколько шагов в темноте — и мы оказались на крыше, под тяжелыми каплями дождя и ласковым лунным светом. Я успела заметить, что пейзаж вокруг совершенно мне незнаком, здания выглядят непривычно, а вдалеке виднеется гора.

Поставив меня на ноги, он коснулся пальцами моей щеки, убрал за ухо стремительно намокающие волосы.

— Я не могу позволить тебе умереть, — на его лице вдруг отразилась такая боль, что у меня заболело в груди. — Не сейчас. Не тебе, — он попытался улыбнуться, но только дрогнули уголки губ. — Не после всех этих лет.

Я молчала, пытаясь осознать происходящее. Футболка, заменяющая мне ночную рубашку последние недели, промокла и выставила напоказ исхудавшее тело. Шеф опустил взгляд и медленно провел пальцем по выступившим ключицам, по впадине у талии. Потом наклонился и коснулся губами моей шеи, где-то в том самом месте, от которого сердце ухает и сбивается с ритма.

— Прости.

С этими словами он обнял меня и рухнул с крыши вниз.

— Знаешь, это было рискованно.

— Знаю, — Шеф оглянулся, следя, как я осторожно отдираю его белоснежную некогда рубашку от его же окровавленной спины. — Но ты никак не хотела поправляться мирными путями.

Я пожала плечами, и он показательно зашипел, так как стремительно коричневеющая ткань тоже дернулась.

— Извини.

— Да нет, знаешь, твои когти в моей спине — я бы даже не против, только в другой ситуации… ай!

— Ох уж мне эти непонятно кто, — передразнила я начальство, скидывая изодранную рубашку на пол, — кровью истекают, а все равно флиртуют! Где у тебя аптечка?

Шеф отмахнулся одним изящным движением:

— Отродясь не было.

— Как так?!

— Ну так, — он прошел через всю комнату к большому, во весь рост, зеркалу и начал крутиться так и сяк, пытаясь разглядеть свою спину, — я как-то никогда не нуждался ни в какой медикаментозной… помощи… Слушай, а прилично ты меня разделала!

Я изо всех сил старалась подавить в себе крики совести:

— А нечего меня было с крыши скидывать, знаешь ли!

— Справедливости ради, — Шеф продолжал крутиться, охая над длинными, через всю спину, порезами. Но по тому, сколько внимания он им уделял, я начинала подозревать, что начальство работает на публику. — Стоит отметить, что я прыгнул с тобой.

Я не удержалась от гневливого фырканья:

— Вот велика мне была радость, скажи на милость! Прыгнул он! Вместе! Ну и что я там должна была делать с одним нелетучим телом?

Он обернулся, мгновенно посерьезнев, и, подойдя ближе, положил руки мне на плечи:

— То, что ты и сделала. Превратиться. Это спасло и меня, и тебя.

Пару секунд я смотрела в его глаза, стараясь убедить себя, что он не врет. Что за этим честным и прямым взглядом нет никакого тройного дна. Но опыт показывал, что оно там есть всегда.

Я кивнула и отступила в сторону, якобы пытаясь прибрать разоренную кровать.

— А если бы я… если бы я не превратилась?

— Этого не могло НЕ случиться, — Шеф уже накидывал свежую рубашку. Я мельком глянула ему на спину, и мне показалось, что раны стремительно затягиваются. Что же он за существо?.. — Ты бы обязательно превратилась. Тебе просто нужен был стимул.

— Стимул?

— Да.

— А если бы ты его не нашел?

— Ты хочешь знать, — он оказался у меня прямо за спиной так быстро и неслышно, что я вздрогнула, — что было бы, если бы я не решился на этот шаг?

Я кивнула, продолжая поправлять постельное белье. Но пауза у меня за спиной затянулась, и я оглянулась.

Руки замерли на воротнике рубашки, взгляд немного извиняющийся и сочувствующий одновременно. Та-ак.

— Ну?

— Чирик, ты не просто умирала. Ты умирала здесь-и-сейчас, понимаешь? — Он уронил руки вдоль тела. — Тебе оставалось не более дня. Я просто не мог рисковать. Не сейчас.

В голове что-то отдалось далеким гулом. «Не сейчас». Я уже слышала это.

Пытаясь вспомнить, я наклонила голову, будто прислушиваясь, и это не ускользнуло от внимания Шефа.

— Что такое?

— Ты уже произносил это? Эту фразу? «Не сейчас»?

Он пожал плечами.

— Я, знаешь ли, много всего произносил, лишь бы до тебя достучаться. Ты была почти без сознания.

— Мне казалось, я вполне себе стояла на ногах, — я приподняла бровь, вставая в самую независимую позу, какую могла: нога отставлена, руки уперты в бока. А еще я босиком и на мне только порванная футболка.

— Ну не столько стояла, — Шеф сделал вид, что ему неловко, — сколько висела. И не на ногах, а на руках. На моих.

Я махнула рукой и отвернулась, он хмыкнул.

— Как спина?

— О, нормально, уже зажила. Но спасибо, что спросила, — он чуть склонился в шутливом поклоне. — А твоя?