— Ты знаешь, кто он? — спросил Осе.

— Не знаю, и мне плевать! Я видел его всего раз, когда он отрубал голову моему сыну. — И Иларх заплакал. — Всего его изрубил, пока он ещё дёргался в судорогах! — скулил он. — Гадёныш, вонючая крыса! Я бросился к нему, чтобы убить ублюдка, но в меня попала чья-то стрела, и я упал. А он продолжал рубить моих людей, как яблоки. А потом… потом птицеголовый затрубил в горн и увёл своих людей. Я думал, нас оставили подыхать, но это был не конец. Они ушли, чтобы Теабран мог обрушить на нас огонь, о котором говорил тот мальчишка-монах…

— Так он существует? — голос короля дрогнул. — Огонь не выдумка?

— Существует, — кивнул Иларх. — Ещё на подходе мы заметили несколько катапульт вдалеке. Таких огромных, что они касались неба. — Он поводил в воздухе руками, будто описывая контур неизвестного оружия. — Солдаты натянули тросы, и в небо полетели мешки. Лучники обстреляли их горящими стрелами, те взорвались, и небо вспыхнуло мириадами звёзд. Они падали на моих людей бесшумно, как пыль, и прожигали насквозь… будто проходили сквозь пустоту! Я успел отползти в какой-то овраг, закрылся телом Ларго и остался жив. А всё вокруг воняло жжёным мясом. Теабран сжёг почти всех моих людей меньше, чем за десять минут. Только единицам удалось уцелеть.

— Так Теабран сейчас в Адельхейде? — спросил Осе.

— Я не знаю, — прохрипел Иларх. — Возможно, там или где-то рядом. Ему нет нужды прятаться от кого бы то ни было с этим оружием. Он просто придёт в Паденброг и сожжёт всех нас вместе с ним. И какая разница, придёт он с севера или юга. Он просто оставит вместо Паденброга выжженную землю и сядет пировать на руинах.

«Паденброг будет разрушен!»

«Паденброг будет сожжён!»

Весть о неизвестном огненном оружии, о котором раньше знали только по слухам, взбудоражила город. История знала массу примеров, когда новый правитель восседал на руинах разрушенного города, и теперь никто не верил, что их смогут защитить неприступные стены, если смерть обрушится с неба в виде дождя. В Паденброге становилось неспокойно, всюду нарастала паника. Даже последние приготовления к тавромахии прошли без обычного приподнятого настроения — все только и думали о том, что король Осе должен перестать просиживать штаны на троне и напасть первым, чтобы не дать чужаку подойти к городу ближе, чем на пару лиг. Так бы сделал король Эдгар, так бы сделал любой король.

Накануне тавромахии Вальдарих по традиции отвёл турдебальдов в таверну при Миртовом доме, чтобы мальчишки насладились последними часами жизни, потому что большинство из них уже завтра будут мертвы. Несколько воинов, как обычно, следили за порядком, но было тихо. Напуганные отнюдь не призрачной опасностью погибнуть уже через несколько часов, турдебальды сидели смирно и скорбно смотрели на дно своих кубков, будто пытаясь рассмотреть там ближайшее будущее. Страшный мрак жуткого предчувствия отравлял их последнюю ночь.

Марций не хотел сегодня никуда идти и просил Вальдариха освободить его от обязанности няньки, но Согейр буквально вытолкал его из Ласской башни, опасаясь, что без присмотра эвдонец покинет город и отправится в одиночку мстить Теабрану.

Младший Рейес тихо сидел в самом дальнем углу таверны и пил, предоставив турдебальдов самим себе. Малиновка нежно, почти по-матерински гладила его по голове и что-то мурлыкала ему на ухо.

— Ты знала, что на Эвдоне верят, будто у Даимахов есть право решать, кто получит душу, а кто нет? — буркнул Марций, допивая кружку пива. Он был уже совершенно пьян и дал волю слезам.

— Нет, — ласково шепнула цыганка.

Марций хмыкнул.

— Актеон часто говорил, что всё это чушь, что ни у кого нет такой власти. Что, если Даимахи не могут уже несколько поколений произвести на свет никого, кроме идиотов или уродов, куда уж им решать, получит кто-то душу или нет. Однажды, когда мы были совсем мальчишками, брат сказал об этом соседскому пареньку. Так, между делом, когда они спорили о покойнике, которого выносили из соседней хижины накануне. А тот пошёл и настучал кому надо, представляешь? Ему за это дали три медяка, а брату… Актеона выволокли из дома прямо среди ночи, притащили в Источник, а там полы из хрусталя, сам Пелегр сидит, как горгулья, как горбатое божество, на троне-лилии, весь окутанный светом свечей. — Рука Марция скользнула по гладкому бедру Малиновки. — Приказал брату сознаться в своих словах. А брат простой и смелый, но глупый, как осёл, взял и сознался. Тогда Пелегр приказал стражнику отрезать ему палец ножом для фруктов, а когда мизинец брата остался валяться на полу, Пелегр велел Актеону поцеловать свой изумрудный перстень в знак повиновения. А Актеон взял и плюнул в Даимаха, собрал все слюни и сопли и как харкнул ему в рожу! — Марций захохотал, будто ничего в жизни смешнее не говорил, а потом вдруг остановился, и лицо его помрачнело. — Пелегр обещал, что уже на рассвете его обезглавят, и приказал солдатам заковать в цепи всю нашу семью. Отец, едва увидя стражников на пороге вместе с закованным в кандалы сыном, понял, что это конец, схватился за нож. Он и Калхас убили их всех. После этого у нас оставался один выход — бежать с острова. Той же ночью мы оказались на борту «Чёрной Капитолины», бросив всё, что у нас было. — Марций замолчал и глубоко задумался. — Теперь Актеона обезглавил всадник в шлеме в виде птицы. Брат говорил, что обманул судьбу, да только это она его обманула. — Он ещё немного помолчал и вытер лицо. — На Эвдоне за убийство дарима этому уроду не было бы ничего, но мы не на Эвдоне. Брат будет отомщён.

Малиновка вздохнула:

— Ты уже второй человек, который сегодня клянётся мне кому-то отомстить.

— А кто был первым?

Цыганка поманила Марция за собой и провела через дверь для слуг в соседнюю с домом соблазнов пристройку. Марций уже видел раньше это крошечное неприметное здание из неотёсанного кирпича и принимал его за сарай для мётел, но внутри оказалось жилое помещение, хотя с первого взгляда его можно было принять скорее за богадельню для нищих. Низкий потолок, с которого свисала бедная люстра с пятью свечками, небольшие окна, спрятанные за занавесками из дешёвой ткани, серые неуютные стены. По периметру и в проходах густо стояли узкие койки, забросанные стёгаными покрывалами, на которых дремали усталые миртовые птички. Разительный контраст между живописными богатыми комнатами для клиентов и этим убожеством заставил Марция удивлённо замереть.

— Это наша клетка. Здесь мы отдыхаем, — тихо шептала Малиновка, испуганно озираясь по сторонам. — Только хозяину не говори, что я тебя сюда водила, иначе он меня накажет.

На одной из коек в дальнем углу сидел Войкан и держал на руках Ласточку. Даже в свете слабых свечей было видно, что голова птички перевязана.

— Три дня назад её последний раз отвели к касарийскому самрату, — взволнованно шептала Малиновка. — Он как обычно попросил её раздеться и ублажить его поскорее, а когда она закончила, спросил, какой она веры. Ласточка и сказала, что верит в богов Норинат. Тогда самрат положил перед ней десять золотых монет и сказал, что отдаст ей их за спиной хозяина, если она встанет перед ним на колени и попросит. Но нам же не платят, не удивительно, что она согласилась, встала на колени и попросила дать ей эти деньги. Тогда он сказал, чтобы она прочитала «Вирго-сатиму», молитву дев, тогда он даст ей ещё десять монет. Ласточка попросила разрешения одеться, потому что эту молитву не стоит читать шлюхе, да ещё и голой, а самрат сказал, что ударит, если она оденется. Когда она начала читать, он поставил её на четвереньки и взял сзади, как собаку… Она попросила её отпустить и заплакала, а самрат кинул ей в лицо горсть заработанных монет, схватил за волосы и ударил головой об угол кровати. Хорошо, что она осталась жива. Но когда её уносили, хозяину доложили о монетах, и он их забрал. Всё прикарманил. Скоро она снова сможет работать, но твой друг, — цыганка указала подбородком на Войкана, — обещал убить самрата. Обещал пустить стрелу ему между глаз.