Когда я вернулся в компаунд базы, один из моих унтер-офицеров сообщил, что британская радиостанция «Кале» этим утром упомянула в своей передаче о нашей лодке.

– Герр обер-лейтенант, диктор сказал, что вы потопили лодку сами, чтобы не ходить больше в море на устаревшем подводном корабле.

Я ответил с улыбкой:

– Теперь вы видите, как быстро англичане собирают и распространяют информацию. Каждому из нас это должно послужить уроком.

День за днём я проводил в нетерпеливом ожидании своего нового назначения, готовя оставшуюся невредимой часть команды к неизбежному возвращению в Германию. Пока командование решало мою судьбу, я навестил Хайна Зидера, вернувшегося из похода, встретил на пирсе Марбаха, выслушал рассказ Кордеса о его драматическом возвращении на базу. Вчетвером мы отметили их успехи, стремясь вспомнить доброе старое время, потребляя большое количество шампанского и изысканных морских блюд. Если кто-то из нас, участников пиршества, и опасался в душе ужасного исхода войны, он не признавался в этом даже себе. Как и прежде, мы сохраняли надежду и уверенность в конечной победе. Я был убеждён, что война претерпит драматический перелом, как только будет произведено достаточное количество наших чудо-лодок, и верил, что скоро получу одну из них.

Затем наступило 20 июля. В полдень, когда я вернулся из госпиталя, дневальный передал, что капитан Винтёр ждёт меня в офицерской столовой. К моему удивлению, там собрался весь офицерский состав флотилии. Каждый понимал, что только чрезвычайно важное событие могло вызвать такое собрание. Высказывалось много догадок, и нарастало напряжение, когда в зал вошёл Винтёр со своим штабом. С окаменевшим лицом он потребовал тишины:

– Господа! Я уполномочен проинформировать вас о содержании полученного мною телетайпа от командования. В это утро было совершено покушение на жизнь фюрера. Однако он благополучно избежал трагического исхода. Заговорщик, армейский офицер, арестован. Могу вас заверить, что флот не причастен к заговору. Всё остаётся как прежде. Война будет продолжаться до победного конца.

Это сообщение потрясло нас. Тот факт, что некто попытался убить идола нации, не укладывался в сознании. Наша реакция на него разнилась от недоверия до крайней озабоченности. Участники собрания разошлись в замешательстве и гневе. Новость вскоре распространилась по всему компаунду: экипажам оставшихся подлодок и обслуживающему персоналу о ней сообщили раньше, чем они узнали об этом из передач британской радиостанции «Кале».

Я вернулся в свою комнату в сильном расстройстве. Разумеется, я допускал, что на родине имеется определённое число недовольных. Это было естественно, когда шла продолжительная война с большими потерями и разрушениями. Но я не предполагал, что могла существовать организованная оппозиция режиму, готовившая изменнические заговоры и попытки открытого мятежа. Я опасался, что покушение на фюрера могло ослабить моральный дух немцев.

Это событие в жизни флота имело лишь одно очевидное последствие. Отдание чести было упразднено, и военнослужащие всех родов и видов вооружённых сил должны были приветствовать друг друга так, как это делали члены партии. В результате возникало много нелепых забавных ситуаций, когда на вновь введённое приветствие военнослужащие по-старому отдавали честь. В других отношениях война продолжалась как обычно – она неуклонно ухудшала наше положение.

Началось время печальных прощаний. 21 июля два буксира потащили «У-415» по дну бухты в сухой док. Мне было поручено демонтировать её ценное оборудование и изъять служебные документы. Я пошёл в док, прихватив с собой своих офицеров и часть команды. Мы обнаружили свою лодку лежавшей на правом борту. С кормы корпуса зияла широкая пробоина, шпангоуты полопались, цистерны были разорваны, баллеры погнуты, рулевое устройство и горизонтальные рули сорваны. От «У-415» остался лишь металлический лом. Я поручил своим заместителям наблюдать за ходом демонтажа и удалился.

Через два дня море вынесло на поверхность тела двух наших подводников, погибших во время взрыва мины. Патрульный тральщик доставил их в порт. 25 июля мы похоронили погибших на небольшом кладбище в окрестностях города. Чтобы отдать последнюю дань уважения подводникам, погибшим неизвестно за что, на кладбище пришла в парадной форме с винтовками, к некоторым из которых были примкнуты штыки, вся моя команда. К их могиле был доставлен венок и от Винтёра. Затем под залп 24 ружей деревянные гробы медленно опустили в землю. Остаток дня я посвятил письмам родным покойных. Что я мог сказать родителям, которые должны были предполагать, что их сыновья погибли как герои в бою? Я достал великолепную писчую бумагу с тонкими линиями обрамления по краям, черным крестом в верхнем левом углу и начал писать. Долго подбирал нужные слова и выражения.

Я не жалел о том, что июль подходит к концу. За несколько последних месяцев обстановка резко ухудшилась. Крупные силы союзников, наступавшие из Нормандии, встречали слабое сопротивление наших войск. Возникла угроза, что они отрежут Бретань от остальной Франции, лишив нас путей отхода в Германию. Угроза базам подлодок на Атлантическом побережье нарастала с каждым днём. Жизнь в недавно оживлённых портах Бреста, Лориана и Сент-Назера замерла вместе с гибелью их флотилий подлодок. Только в июле было потоплено ещё 18 атаками с воздуха. Среди этих жертв оказались «У-212» и «У-214», не оснащённые «шнеркелями», которые выходили в море, чтобы защитить бухту базы от боевых кораблей противника. Британские эсминцы, начавшие стягивать петлю блокады вокруг нашего порта, послали обе лодки на дно.

В июле я навсегда распрощался со своими друзьями Захсе и Зидером, командирами «У-413» и «У-984». Каждая из этих лодок вышла охотиться в море, но обе они вместе с экипажами погибли в один и тот же день.

Распрощавшись с ближайшими друзьями, я все более чувствовал себя ненужным. Командование ещё не приняло решение о будущем нашего экипажа. Попытки капитана Винтёра посодействовать нам ни к чему не приводили. Не видя никаких перспектив, я стал готовиться к войне на суше. Приближалась осада Бреста. Когда американские танки покатились на юг по холмам Бретани, наши войска стали отступать к Бресту, который был объявлен крепостью. Повсюду в городе лихорадочно строились оборонительные укрепления. Моим подводникам были выданы ружья и пулемёты, мне было приказано готовить команду к боям на суше. Для нас перспективы оказаться в западне и попасть в плен в Бресте стали довольно реальными.

Однажды в начале августа я возвращался с командой с полевых учений, когда мне передали, что я должен явиться к старшему офицеру. Обычно мрачный Винтёр встретил меня с улыбкой на лице:

– Вам везёт, вы назначены капитаном «У-953». Поздравляю!

Я был удивлён и обрадован. Дело в том, что Марбах, капитан подлодки, отправился в штаб в Берлине получить Рыцарский крест. Однако, как выяснилось, наступление союзников помешало его возвращению.

– Через час вы примете команду лодки, – продолжил Винтёр. – Как вы знаете, она оснащена «шнеркелем», а её ремонт займёт примерно десять дней. Готовьтесь.