Жара, между прочими неприятностями, умудрилась еще заглянуть во вьюки и распорядилась в них с годными для нее предметами: сургуч в коробках сплавился в одну массу, а от стеариновых свечей остались одни фитили! У кого свечи лежали с бельем, тому еще с полгоря: солнце подкрахмалило ему разные принадлежности, правда без разбора, и только; но если по соседству случился чай, сахар, сухари и т. п., что чаще всего попадает в один чемодан со свечами, — тому завидовать грех.

Получив в Бусага сведение, что по пути в Иль-Тедже воды хватит на весь отряд, Ломакин отказался от намерения разделить отряд на две колонны, для следования по двум параллельным дорогам. По-прежнему отряд шел тремя эшелонами, в расстоянии полперехода один от другого. На этот раз всеми эшелонами командовали офицеры Генерального штаба: Скобелев, Гродеков и Пожаров.

Самое жаркое время отряд проводил на привале, это с 9 ч. утра до 4 ч. вечера; ночлег продолжался с 8 ч. вечера до 8 ч. утра. Таким образом, на движение употреблялось утро — с 3 до 9 ч. утра, вечер — с 4 до 8 часов. При этом порядок движения был принят такой: первый эшелон выступает с дневки в 3 часа утра, второй в 4 часа вечера, а третий остается еще на ночь и выступает на следующее утро в 3 часа, и затем все эшелоны делают переходы в два приема, половину утром, половину вечером, а расстояние между ними сохраняется постоянное — в полперехода.

На всякий случай воду все-таки постоянно возили с собой, колодезь мог быть засыпан, испорчен трупом барана или лошади и т. п. Предосторожность никогда не лишняя, а когда сосуды для воды не металлические и не стеклянные, а деревянные или кожаные, то надо ли, не надо ли воды, а наполнять их все-таки следует, не то дерево рассохнется, бурдюки потрескаются; и потом не в чем будет возить воды, когда то действительно будет нужно. Несоблюдение этого правила в туркестанском отряде обошлось недешево и казне, потому что с дороги приходилось посылать в Бухару за новыми турсуками, и казакам, сновавшим взад и вперед, развозя оставшиеся турсуки от части, пришедшей на колодцы, к части, готовящейся перешагнуть безводный переход.

От Биш-Акты до Бусага дорога почти везде ровная и мало песчаная. Только один переход, верст в 12, не доходя кол. Каращика, был довольно тяжел вследствие высоких бугров сыпучего песка, но и тут артиллерия прошла, не прибегая к помощи людей. В тот же день, по необходимости, одной роте ширванцев (поручика Калиновского) пришлось сделать по этим же местам переход в 50 верст! Рота прошла молодецки, не имея ни одного присталого. Такие переходы годятся в примеры выносливости людей.

Между Бусага и Каракыном отряд поднялся на Устюрт, по совершенно пологому, почти незаметному, подъему. Чинк в этом месте теряет свой характер обрыва, хотя и значительно возвышается над окружающею местностью. Плоская равнина Устюрта мало чем отличается от остальных местностей Мангышлака; та же полынь, служащая прекрасным кормом для лошадей и верблюдов, тот же саксаул, тот же гребенщик и та же пустынность — только и встречается живое, что огромные ящерицы-хамелеоны…

Колодцы на Устюрте вообще не очень глубоки, от 10 до 15 сажень, и почти все с хорошей, пресной водой, только в Кыныре глубина колодца оказалась в 30 сажень. Почти весь Устюрт по главному караванному пути протоптан сотнею верблюжьих троп — единственное воспоминание о бывшем когда-то большом караванном движении между Хивою и Мангышлаком.

К кол. Ильтедже отряд прибыл 30 апреля и быстро возвел редут. Внутри его два больших колодца, а кругом достаточно корма и топлива. Сверх гарнизона, предназначенного в этот опорный пункт, оставлена еще одна рота Апшеронского полка, которая должна была двинуться вслед за отрядом, только вместе с транспортом, ожидаемым из Биш-Акты. При этом рота ширванцев, назначенная конвоировать этот транспорт с Биш-Акты, останется в Ильтедже на месте апшеронцев.

Кроме недостатка верблюдов, на увеличение гарнизонов в обоих укреплениях имело влияние и следующее соображение: в караулы и секреты на ночь приходилось выставлять почти полроты, днем же много людей расходовалось на прикрытие пасшихся верблюдов и баранов, а также на заготовление топлива, иногда за несколько верст от укрепления. Ясно поэтому, что одной роты на каждый пункт мало. Уменьшить же наряд опасно ввиду возбуждения умов окрестных кочевников, по случаю наших реквизиций и вкоренившегося убеждения, что русские и на этот раз (по их счету, чуть ли не пятый) не дойдут до Хивы. Наконец, еще и то, что самостоятельный, отрезанный от поддержки пункт немыслим с одною ротою, измученною караульною службою.

«По определению же наших отношений к Хиве, я уверен, — говорит Ломакин, — все киргизы и туркмены, которым нечего уже будет рассчитывать на Хиву, явятся к нам с поздравлениями и выражением преданности, и тогда только можно будет спустить с каждого пункта по одной роте и даже поручить находящиеся там склады одним киргизам».

Не чересчур ли это?

1 мая первый эшелон выступил далее, на колодцы Байляр и Кизыл-Ахар, где оказалось 4 колодца, глубиною в 12 сажен и с хорошею пресною водою.

На Байляре отряд получил сведение, что близ Айбугира собираются неприятельские скопища. Поэтому Ломакин решился сделать в эту сторону поиск по кратчайшему, хотя и маловодному пути, чрез Мендали и Табын-Су к Ак-Чеганаку (югозападная часть Айбугира). Для этого он взял с собою налегке всю кавалерию, 5 рот пехоты, ракетную команду, два горных и одно полевое орудия. Обоз же направил чрез Табын-Су и Итыбай тоже к Ак-Чеганаку под прикрытием остальных 4 рот при одном орудии.

В то время когда кавалерия подходила к Табын-Су, 4 мая, перехвачены были три киргиза, которые и сообщили, что оренбургский отряд дня три назад стоял еще на Урге. Это заставило Ломакина отказаться от поиска и остановиться на Табын-Су (кавалерия прошла к Алану) в ожидании приказаний от Веревкина, к которому тотчас были посланы нарочные.

Поздно вечером 5-го числа получены были одновременно запоздавшее предписание Веревкина от 18 апреля (в ответ на рапорт, посланный еще из Киндерли) и донесение от Скобелева о стычке под Итебаем. Предписание запоздало, потому что нарочный был задержан адаевцами, продержавшими его дней пять в плену, пока он не был освобожден посланным от Сардаря Эсергеба Досчанова. Веревкин приказывал идти к Урге, чтобы оттуда вместе двинуться на Кунград, где легче будет достать продовольственные припасы, чем в южной части ханства. Веревкин извещал также, что на пути к Айбугиру, около кол. Алан, кавказцы встретят кочевья Гафура Калбина и других бунтовщиков, бежавших с Мангышлака. Донесение Скобелева заключалось в следующем: выступив в 3 часа утра 5 мая с кол. Мендали к кол. Итебай, он получил с передового пикета известие о замеченном караване и тотчас двинулся на рысях с двенадцатью казаками и милиционерами. Оказалось, что это шел аул из 6 кибиток при 60 верблюдах. Присоединив аул к колонне, Скобелев пошел далее, чтобы занять колодцы до прихода пехоты и охранить их от всяких случайностей, которые были тем возможнее, что у колодцев расположилось несколько аулов с 1000 верблюдами. Так как вооруженные всадники начали со всех сторон обскакивать разъезд, то Скобелев прежде всего занял колодезь и выслал переводчика (прапорщика Зейналбекова) убедить толпу не затевать ссоры и дождаться прибытия начальника. В ответ посыпались выстрелы, и толпа человек во сто, очевидно, готовилась броситься в атаку. Скобелев предупредил их, рассчитывая на неожиданность. Дерзкая атака горсти русских действительно озадачила диких, и те бежали, оставив 200 верблюдов и кибитки с большим запасом продовольствия. Скоро, однако же, они опомнились. Казаки вынуждены были прекратить преследование, спешились и завязали перестрелку. Переводчик поскакал к пехоте звать на помощь… Майор Аварский схватил 4-ю стрелковую роту Апшеронского полка, один взвод 8-й роты Самурского полка и несколько саперов и бросился с ними на выручку. 4 версты бежали молодцы, задыхаясь в тропическом зное, и поспели вовремя: все бывшие со Скобелевым офицеры (их трое) и сам он были уже переранены, ранено также два казака, контужено 4, лошадей убито 4, ранено 2 — словом, разъезд наполовину был перемечен.