Сьюзен терпеть не могла однозначности: когда только черные или только белые краски. Она считала, что если у вас в фильме совсем уж законченный негодяй, то, значит, вам не все удалось. Так или иначе, если «Конец игры» был ее дебютом, то следующий фильм — «Постыдные желания» — должен был стать сенсацией. И Сьюзен принялась писать сообщения для прессы о нас и о Каннском фестивале, которые затем отсылала в Штаты.

Наверное, самым счастливым для меня временем на Сент-Эспри стали те несколько последних дней. Если, конечно, не говорить о том периоде, когда я участвовала в съемках. Но по какой-то причине эти последние дни очень живо отпечатались в моей памяти, некоторые вещи приобрели новый ракурс, тем более что я уже успела хорошо узнать Сьюзен и Сэнди.

Что касается мамы, Триш и Джилл, то у них по-прежнему на террасе проходил нескончаемый пивной фестиваль для девочек из сестринства, а Сьюзен в это время сидела в своей комнате и писала на ноутбуке бесконечные пресс-релизы, которые затем распечатывала, вкладывала в конверты и заклеивала.

Я толком не помню, чем тогда сама занималась. Может быть, расчесывала перед зеркалом волосы, стараясь войти в образ белой рабыни и пытаясь придать своему облику чувственность, которой добивалась от меня Сьюзен. Нет, не помню. Но я хорошо помню, что наслаждалась той энергией радости жизни, которой была пропитана атмосфера нашего дома; тем, что здесь наконец-то появились островки света и тепла, между которыми я свободно курсировала. Но главным для меня все же была перспектива поездки в Канны, а затем, быть может, — в Бразилию, где я уже буду сама по себе, вместе с Сэнди и Сьюзен. Господи, я просто спала и видела, как поеду в Бразилию.

Ну а теперь, Джереми, разреши мне сообщить тебе, что я так и не попала в Бразилию.

Ладно. Итак, мама собиралась привлечь к нам внимание всех репортеров, освещавших Каннский фестиваль. Но когда мама направо и налево раздавала нам обещания, то была здорово под градусом. А за две недели до нашего отъезда события стали принимать несколько иной оборот, и до мамы начало доходить, что она тоже едет в Канны.

Сначала Галло, ее старый любовник и почитатель ее таланта, прислал ей телеграмму, затем ее европейский агент написал ей письмо, потом Блэр Саквелл — рекламная кампания его фирмы «Миднайт минк» с участием моей мамы в свое время имела шумный успех — прислал ей, как всегда, белые розы и записку: «До встречи в Каннах!» (К слову сказать, Блэр знает, что белые розы обычно присылают по случаю похорон, но не придает этому никакого значения; белые цветы — его фирменный знак, тем более такие красивые.) Ну а дальше покатилось как снежный ком. Маме позвонили из нескольких парижских журналов, чтобы удостовериться в правдивости информации о ее приезде, и наконец стали названивать организаторы фестиваля, чтобы узнать, правда ли, что Бонни решила выйти из укрытия. Правда ли, что она решила появиться на публике? И все указывало на то, что на фестивале хотят особо отметить мамины заслуги, показав ее старый фильм периода Новой волны.

И только тогда до мамы наконец дошло, что ей уже не отвертеться от поездки в Канны.

Я хочу сказать, что если в первую минуту мама еще, как всегда, клевала носом и потихоньку надиралась, то в следующую мы уже дружно кинулись выливать выпивку в раковину. Маме тут же начали колоть витамины, а еще для нее срочно вызвали массажистку. Мама села на протеиновую диету и плавала по три раза в день.

Затем нужно было найти парикмахера, который должен был ждать ее в «Карлтоне». Ну, раньше ее всегда причесывал мой отец — такая уж у него профессия, причем он всемирно известный парикмахер, которого все знают как Джи-Джи, — но они вдрызг разругались за два года до моего отъезда на Сент-Эспри, за что я себя ужасно ругаю. Это длинная история, но суть в том, что теперь у мамы нет своего парикмахера, а ведь актрисе ее уровня без него никак. Я тебе позже обо всем расскажу, но сейчас положение оказалось безвыходным. А еще маме срочно нужно было купить новые наряды.

Когда мы в конце концов приехали в Париж и остановились в гостинице, мама меня от себя ни на секунду не отпускала. Ей было мало иметь под рукой Триш и Джилл. Она практически ничего не ела, и у нее, похоже, слегка поехала крыша. Она будила меня в три утра и заставляла сидеть у ее постели, чтобы у нее не было возможности позвонить в службу обслуживания номеров и заказать выпивку. Она непрерывно говорила о смерти своей матери, о том, как осиротела в семь лет и весь мир словно погас для нее. Я безуспешно пыталась сменить тему, уговаривала ее, даже читала ей вслух. А между тем нам так и не удалось найти приличного парикмахера, да и одежду уже поздно было шить на заказ.

Однако все мои усилия в результате возымели свое действие на маму, но мне было не отойти от нее ни на шаг, даже чтобы купить самое необходимое. Наконец Триш не выдержала. «Послушай, Бонни, ей действительно пора обновить гардероб», — сказала она и — пока мама рыдала, ломала руки и причитала, что не может позволить мне шляться где попало, — буквально вытолкнула меня за дверь.

И вот в один прекрасный, но дождливый день я обегала весь Париж в поисках подходящей одежды для Каннов.

Я очень боялась, что к тому моменту, как мы окажемся на борту самолета, мама напрочь забудет о цели нашей поездки. Я даже не была уверена, что она вспомнит о Сьюзен и ее «Конце игры». Мама непрерывно твердила, что там соберутся ведущие американские режиссеры и именно они представляют для нее основной интерес.

Мы забронировали роскошные апартаменты с видом на море и набережную Круазетт. Дядя Дэрил, мамин брат, о котором ты уже наслышан, завалил комнаты цветами, но, похоже, он зря беспокоился, поскольку Галло заказал четыре дюжины роз, Блэр Саквелл прислал очередные белые розы, а еще были бесчисленные букеты от Марти Морески из «Юнайтед театрикалз». Словом, наши апартаменты утопали в цветах.

Не думаю, что мама ожидала такого торжественного приема. Даже с учетом разговоров о возможной почетной награде, она рассчитывала, что ее погладят по головке — и только. Но чем больше знаков внимания ей оказывали, тем сильнее становились ее страхи. Весьма характерно для нее. Триш и Джилл заставляли ее хоть немного поесть, но мама не могла удерживать пищу. У мамы начиналась рвота, и мне приходилось сидеть с ней в ванной, пока все не кончится. Потом она снова пыталась проглотить хоть кусочек — и так до бесконечности.

Наконец я не выдержала и сказала ей, что должна найти Сьюзен. А она в ответ сказала мне, что не понимает, как я могу думать о всяких глупостях в такой момент.

Я пыталась втолковать маме, что Сьюзен ждет от нас известий, но мама разрыдалась, безнадежно испортив макияж, и потом сказала Триш и Джилл, что я к ней переменилась и стала не такой, как прежде, а Джилл ответила, что это все ее больное воображение и я вовсе не собираюсь никуда уходить.

Не знаю, что бы я тогда сделала, поскольку была вне себя, но в этот момент к нам в дверь постучалась Сьюзен. В серебристой атласной блузке с кистями и серебристых брюках, Сьюзен выглядела потрясающе, но мама даже не взглянула в ее сторону, так как ее опять тошнило, а потому я увела Сьюзен в спальню, чтобы спокойно поговорить. От Сьюзен я узнала, что показ нашего фильма состоится завтра утром, а затем пройдет пресс-конференция с нашим участием, на которой маме непременно надо присутствовать.