– Хочу. Наконец-то ты свободен.

– Я всегда был свободным.

– А если бы я родила от тебя сына?

– Сейчас ему было бы восемнадцать лет. Он бы учился на первом курсе института.

– Который готовит шпионов?

– Никогда. Я бы ему этого не посоветовал. Он выбрал бы сам.

– А у тебя есть дети?

– Да. Две дочери. Одна в Москве, разведена с мужем. Другая в Лондоне, муж – дипломат. У меня трое внуков.

– Я бы хотела познакомиться с твоей дочерью.

– Я познакомлю.

– Она не догадывается, что у тебя есть я?

– Наверное, догадывается, но эту проблему мы с ней никогда не обсуждаем.

За их спинами послышался шум гравия. Людмила обернулась. Водитель, который привез их сюда, показал на часы.

Они приехали в санаторий, где снималась встреча советского разведчика и офицера из Люфтваффе на приеме у немецкого промышленника. Разведчик должен был передать сведения о том, что Германия буквально на днях может напасть на Советский Союз. Еровшин подошел к режиссеру.

– Похоже на то, как это было в сорок первом году? – спросил режиссер.

– Да, – подтвердил Еровшин. – У вас хороший художник по костюмам.

Художник по костюмам, молодая женщина, которая родилась через пять лет после окончания войны, смущенно улыбнулась.

– На местной студии хороший набор костюмов этой эпохи.

– Не оправдывайтесь, вы – замечательный художник.

Женщина посмотрела на Еровшина почти влюбленными глазами. Он еще действует на женщин, подумала Людмила с явным беспокойством. Теперь, когда он один, с ним надо чаще встречаться.

– Прогоните этот эпизод, – попросил Еровшин режиссера. – Я хочу почувствовать атмосферу.

– Атмосферу я создам на монтажном столе и в том ателье, когда зазвучит музыка, все оденется шумами, – снисходительно объяснил режиссер.

– И все-таки, – настаивал Еровшин.

– Репетиция! – скомандовал в мегафон режиссер. – Все по местам!

Массовка задвигалась. Лакеи разносили подносы с шампанским.

– Фонограмму! – скомандовал режиссер.

Начались танцы. На переднем плане танцевала пара: молодые, белокурые. Они это делали удивительно слаженно.

– Это сто двадцать седьмой кадр, – пояснил режиссер Еровшину и протянул ему режиссерский сценарий.

Людмила заглянула через плечо Еровшина. В сценарии были помечены все кадры, указаны общие, средние, крупные планы, их метраж.

– Замечания есть? – спросил режиссер.

– Да, – ответил Еровшин.

– Вы это можете сказать массовке, – разрешил режиссер.

Еровшин взял мегафон.

– Внимание! – Он отдал команду так отрывисто и четко, что массовка мгновенно затихла. – Все вы – лучшие люди Германии. Аристократия. Все вы знакомы друг с другом. Многие с детства. Улыбайтесь! Улыбайтесь. Улыбайтесь. Аристократы умели улыбаться.

«Эсэсовский офицер», крупный красивый эстонец, поднял руку совсем как на школьном уроке.

– Я вас слушаю, – обернулся к нему Еровшин.

– Я – оберштурмбанфюрер, я тоже должен улыбаться?

– Обязательно! Вы танцуете с баронессой, хозяйкой дома. Кто вы такой? Эсэсовец. Значит, из мясников или лавочников. Немецких аристократов в СС почти не было, как и русские аристократы предпочитали не служить в жандармерии. Для вас – большая честь танцевать с баронессой. – Еровшин опустил мегафон и, понизив голос, сказал режиссеру: – Я бы заставил его пробежать метров пятьсот, чтобы он пропотел. И пусть танцует потный, красный – с баронессой все-таки танцует. Он – плебей, и он не должен танцевать так хорошо. Хорошо танцевали армейские офицеры, их этому учили, а эсэсовцев ничему не учили.

– Но они были серьезными противниками, – возразил режиссер.

– Нет, – не согласился Еровшин. – Абвер был серьезным и профессиональным противником, а эсэсовцы не успели стать профессионалами. Они просто гребли широкой сетью. Я возьму сценарий и сделаю свои пометки. Вы этот кадр будете снимать до конца смены, еще часов пять?

– За сегодня не управимся, – признался режиссер.

– Может быть, мне остаться и посмотреть? – спросила Людмила.

– Это малоинтересно, – заметил Еровшин. – Вначале они будут снимать эту танцующую пару – наверняка лауреатов какого-нибудь бального конкурса. Потом переставят свет на этого эсэсовца с баронессой. И каждый раз по три-четыре дубля.

– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Людмила.

– Я уже консультирую девятую картину.

– И об этом ты мне никогда не рассказывал!

– Ты меня не спрашивала. Я предлагаю поехать в старый город, там много симпатичных кафе.

Людмила согласилась. Они пообедали в ресторане гостиницы «Виру», потом ходили по старому городу.

– Ты не любишь эстонцев? – поинтересовалась Людмила.

– Наоборот. Они упорные, самолюбивые, правда, немного провинциальные.

– Они что, провинциальнее москвичей? – удивилась Людмила.

– Конечно, – подтвердил Еровшин. – Эстонцы зациклены на своей принадлежности Европе. Они закомплексованы. Это признаки провинции. У меня много друзей среди эстонцев. А этого парня из массовки в эсэсовском мундире я оборвал потому, что он напыщенный дурак. Для него эсэсовец – представитель высшей расы. Он, вероятно, был еще мальчиком во время оккупации Эстонии. И эсэсовец для него – власть. А мы – оккупанты, азиаты.

– Но мы не захватили Эстонию!

– Ни ты, ни я Эстонию не захватывали, – уточнил Еровшин.

– Они нас не любят, – вспомнила Людмила свою туристическую поездку в Таллинн. Когда они о чем-то спрашивали эстонцев по-русски, те отвечали по-эстонски.

– Нас не за что любить, – ответил спокойно Еровшин.

– А как же быть? – Людмиле не нравилось, что ее не любили, что ей не улыбались.

– Никак. Ни я, ни ты эту ситуацию изменить не можем. Но проходит время, и она меняется.

– Они нас не полюбят?

– Никогда, – усмехнулся Еровшин. – Пока живо это поколение. Даже если Россия станет богатой, они нас не будут любить, не любят американцев во всем мире, но терпеть будут.

– А что так беспокоится министр? – вспомнила Людмила.

– Ты же сама ответила, – засмеялся Еровшин, – нас ждут большие перемены.

– А когда?

– Или этой осенью, или зимой следующего года. Брежнев безнадежно болен. Вместо него придет Андропов, поэтому он и ушел от нас. Но он тоже старый и больной человек. Скоро начнется большая схватка среди стариков. Они не уступят друг другу и вытолкнут наверх кого-нибудь из молодых. Тот вынужден будет ослабить гайки, и все пойдет вразнос. Вначале отвалится Польша или Чехословакия.