Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ставко сказал эти слова в недопустимо резком тоне. Сердце гулко забилось в ожидании самых суровых последствий, но, к его глубокому удивлению, Олег только усмехнулся:
– Твоя дерзость нравится мне куда больше твоих способностей вести переговоры. Почему же ты не был дерзким на Совете?
– Был, мой конунг. Но дерзость должна знать меру.
– Ты учишь меня?
– Всего лишь объясняю, мой конунг. Славян лучше иметь в стане союзников, чем в стане врагов.
– В союзниках? – опять взъерошился Олег. – Да я сегодня же разошлю гонцов по всем славянским князьям с предупреждением, что, если из какого-либо их селения вылетит хоть одна стрела, все мужчины будут уничтожены, а все дома сожжены дотла.
– Я думал, что мы не собираемся воевать со славянами…
– Я собираюсь воевать со всеми, кто против меня даже в мыслях своих! Только твердостью и силой можно создать великое княжество.
Он вдруг оборвал собственный крик и угрюмо замолчал. Ставко молчал тоже. Сердце его по-прежнему гулко билось в груди, хотя он уже догадался, что конунг не станет сурово его наказывать. Просто он не был сейчас согласен со своим конунгом, и сердце стучало по этой причине.
– Садись, – неожиданно распорядился Олег. – Ты вообразил, что я сделал тебя воеводой, потому что ты спас мою жизнь? Я – воин, Ставко, и смерть в бою – моя естественная награда. Нет, ты не меня спас, ты спас золото Рюрика, которое дало мне возможность подготовить поход против Аскольда. И всегда спасай то, что может победить завтра, а не то, что должно погибнуть сегодня. На Совете ты поступил наоборот, чем вызвал мой гнев! Ты вселил в славян надежду, что они равны мне и что могут ставить мне, мне, конунгу, свои условия. Ты понял, что ты натворил?
– Не совсем, конунг, не гневайся, – вздохнул Ставко, кое-что уразумев. – Перемысл послал тебе гонца с уведомлением, что на Совет неожиданно прибыл посадник Воята.
– Гонец не нашел меня. Найти и взгреть! Что делал там Воята?
– Подбивал князей дружно выступить против тебя, конунг.
– Вот как?
– По его словам, Рюрик совсем потерял голову из-за того, что отдал под твою руку княжича Игоря. Он намеревается вернуть варягов Вернхира, повелеть им взять Старую Русу и тем самым принудить тебя, конунг, отдать ему Игоря.
Ставко замолчал, давая возможность Олегу понять сказанное. Конунг молчал тоже, сдвинув русые брови. Потом сказал:
– Этот старый лукавый лис Воислав ни слова не обронил о Вояте.
– Именно это и вынудило меня кое-что пообещать князьям, мой конунг. А заодно и показать им наше воинское уменье.
– Что ты еще им наобещал?
– Что ты, мой конунг, не будешь брать Киев приступом.
– А как? Как я буду его брать, воевода?! – рявкнул Олег.
– Не знаю. Только не приступом. Я поклялся на перстне от твоего имени.
– Он поклялся от моего имени, – недовольно проворчал Олег.
Встал, походил по палате. Неожиданно остановился перед воеводой.
– Я выбрал себе невесту. Свадьба – в Киеве. А как я его возьму? Ты – лучший стрелок из лука, какого я когда-либо видел, лишил меня свадебного подарка. Найди Перемысла, ступайте к Донкарду и решайте, что делать. Завтра сообщите мне, до чего додумались.
Ставко встал, направился было к дверям, но остановился.
– А если Рюрик и вправду пошлет гонца к Вернхиру?
– Перехватить гонца! – резко сказал Олег. – Перекрыть все дороги… – И неожиданно вздохнул. – Жаль, Хальварда нет.
– Есть Годхард.
– Годхард – не Хальвард, воевода…
Приблизительно в то же время о Хальварде вспомнили и в другом месте. В личных покоях князя Воислава.
Едва закрылась дверь за конунгом Олегом, как в нее беззвучно проскользнул ближний боярин Воислава. Приблизившись, что-то шепнул.
– Что?.. – вздрогнул князь. – Никто не видел? Проводи в мои покои.
И, не дожидаясь, когда боярин исполнит повеление с поспешностью удалился к себе. Там пометался в полной растерянности и наконец уселся на лавку под узорчатым оконцем, не отрывая встревоженного взгляда от двери. Она отворилась, и вошел Урмень.
– Здрав буди, отец мой и князь.
– Кто разрешил тебе появляться в Смоленске?
– Я исполнил твое повеление, отец. Ты ведь искал меня.
– Ах, да. – Воислав с трудом припомнил темные переходы, смутную тень и собственный шепот: «Найди Урменя». – Однако надобность отпала: я – свободен и только что вернулся с Совета Князей.
– И тотчас же забыл все оскорбления. – Урмень сел к столу. – Вели подать еду. Я не ел два дня.
Воислав хотел разгневаться, кликнуть людей, оборвать и тем поставить на место сына, но – только хотел. А ноги сами понесли его к выходу, и руки сами принесли миски с дичиной и лепешками, а на втором заходе – жбан с квасом и корчагу старого меда.
– Ешь и убирайся в свои леса.
– Пока буду есть, ты расскажешь мне, что же с тобой случилось, если ты решился кликнуть меня на подмогу.
От Урменя веяло силой, которой Воислав не мог противостоять. И сначала с явной неохотой, а потом привычно увлекшись, он рассказал опальному сыну историю и переворота в Смоленске, и своего собственного княжеского унижения.
– Но Хальвард повинился передо мною! – спохватившись, горячо закончил он. – И я, я руководил Советом Князей. Это – великая честь… сын.
Он слегка запнулся на этом слове, а потому и замолчал. Урмень запил еду квасом, сказал вздохнув:
– Оскорбление смывается только кровью, отец. Мне горько напоминать тебе об этом, но это – так.
– Я запрещаю тебе даже думать о…
Урмень невесело усмехнулся:
– Прости, отец, но ты – слабый князь. Не знаю, каков будет твой наследник, но ты родил сильного первенца, и он сейчас клянется тебе, что смоет твой позор кровью. И Хальвард умрет первым.
Воислав вскочил, тщетно пытаясь изобразить гнев на трясущемся от страха лице.
– Повелеваю тебе, Урмень, без промедления покинуть мои покои и убраться в свои леса!
– Я – изгой, князь, а потому исполняю лишь те повеления, которые хочу исполнить. А я хочу смыть позор с моего отца.
– Какой позор, какой?.. – в отчаянии замахал руками Воислав. – Русы пришли на нашу землю, русы! Конунг Олег считает меня своим союзником, и я сделаю все, чтобы избежать его гнева.
– А я буду мстить, отец. Мстить захватчикам нашей земли, и ты правильно сделал, что напомнил мне о них. Я буду мстить всем грабителям, всем обидчикам славян, будь то русы, варяги или кто еще. Всем, кроме своего побратима.