— Те, кто убил его, — замечает аркадец, — по крайней мере, соблюли приличия и напали спереди.

— Да, — добавляет Гефестион, — но добить его, чтобы избавить от страданий, им не хватило духу.

Столь гнусное предательство пробуждает во мне приступ безумной ярости. Я снимаю свой плащ и накрываю им тело. Да, игра «Убить царя» велась мною долго и упорно, но я отдал бы всё, чтобы она закончилась по-другому. Царской тиары Дария нет, и это наводит на мысль о том, что цареубийца вознамерился сам претендовать на высшую власть. Рядом с дорогой разбросаны обломки повозки.

— Они держали его в цепях. — Гефестион указывает на оковы, прикреплённые к обломку рамы. — Должно быть, во время подъёма на холм ось колесницы сломалась, и Бесс решил пересадить Дария на лошадь. Но тут царь отказался выполнить какое-то требование узурпатора и был убит.

— Отказался-то от чего? — спрашивает Теламон. — Отдать тиару?

— Нет, к тому времени изменники наверняка уже забрали её. Может быть, он просто не захотел ехать дальше.

— Хватит глазеть да судачить, это недостойно.

Я приказываю обмыть и запеленать тело, дабы передать его царице-матери для погребения в Персеполе, в царской усыпальнице.

— Несите его на носилках завёрнутым в мой плащ, — говорю я, прочитав вопрос в глазах десятника. — Несите так, как если бы это были мои собственные останки.

В Гекатомпиле я снова присоединяюсь к армии, однако оказываюсь во власти меланхолии, какой никогда прежде не испытывал. Передо мной встаёт непростая задача: по иному сформулировать для армии цель похода. Теперь, когда Дарий мёртв, многие сочтут, что задача выполнена, и захотят вернуться домой. Разумеется, остаётся ещё погоня за Бессом, который наверняка подкрепит свои притязания на трон формированием на востоке новой армии. Но что потом? Как удержать войско от распада?

Но моё отчаяние сильнее, чем простая озабоченность. Я ищу уединения и прошу оставить меня всех, кроме Гефестиона, Кратера и Теламона.

В своих покоях, в обществе ближайших друзей, я всё же чувствую себя так плохо, что не могу не только говорить, но даже пить вино. В глазах моих дорогих товарищей угадывается тревога, они опасаются за состояние моего ума. Каждый по очереди пытается как-то объяснить моё удручённое состояние, как будто определение и озвучивание оного способно избавить меня от его хватки.

— Смерть царя ужасна, это всё равно что конец мира, — говорит Кратер.

— Однако, — добавляет Теламон, — это показывает, что и царь всего лишь человек. Он истекает кровью, как простой смертный, и умирает так же, как любой из нас.

— Но тот, кто сам является царём, — подхватывает Гефестион, — не может не увидеть в уходе из жизни своего собрата указание на неизбежность собственного конца.

Нет. Не в этом дело.

Друг мой между тем продолжает:

— Для человека столь благородного склада, как ты, Александр, зло может видеться не столько в самом факте смерти Дария, сколько в том, как он её встретил. Беглецом, закованным в цепи и преданным собственными вельможами.

По его словам, случись нам захватить Дария живым, поддерживать порядок и управлять державой было бы гораздо легче: он мог бы взять на себя исполнение ритуалов и обязанностей, которые не годятся для македонцев. Сохранение Дария в качестве номинального владыки способствовало бы улучшению обстановки и в стране, и в армии.

— Мы потеряли нашего врага, — замечает Кратер. — Его поимка провозглашалась целью наших усилий, но этой цели более не существует, а заменить её нам нечем.

Воцаряется молчание.

— Успех, — говорит Теламон, — есть самое тяжкое бремя из всех возможных. Теперь мы победители. Все наши мечты сбылись.

— Это тоже своего рода смерть, — соглашается Гефестион. — Может быть, самая суровая из всех.

Ночь приходит и уходит.

— Простите, друзья, — говорю я, нарушив наконец молчание. — Идите отдыхать. Со мной всё в порядке.

Требуются минуты, чтобы убедить их, и ещё минуты, чтобы выпроводить за дверь. Распахнув створы, я мельком замечаю тысячи обеспокоенных моим состоянием людей, собравшихся вокруг здания. И хватаю Гефестиона за руку.

— Это из-за него, — срывается с моих уст. — Несомненно.

— Я не понимаю.

— Из-за Дария. Мне хотелось поговорить с ним. Услышать его мнение. Видишь ли, он единственный человек, который занимал ту вершину, на которой теперь должен стоять я.

Мой товарищ внимательно вглядывается в мои глаза. Всё ли со мной в порядке?

— Я хотел слишком многого, — сознаюсь я. — Хотел, чтобы он стал моим другом.

Проходит год. Наша армия продолжает своё всепобеждающее шествие. Как и в результате предыдущих кампаний, под моей властью оказываются огромные территории. Но всё это уже не овеяно прежним духом славы. Славы и справедливости.

Это чувство месяцами донимает меня, когда я остаюсь в своём шатре в окружении юношей из свиты. Со смертью Дария цель нашего похода была достигнута. Мы разграбили столицу Персии и сровняли царский дворец, символ преступлений, совершенных персами против Эллады и Македонии, с землёй. С этим покончено. Царь мёртв.

Теперь наши войска преследуют Бесса, присвоившего царскую тиару и провозгласившего себя владыкой Азии. По вступлении в афганские пределы я с почётом отпустил домой половину наших ветеранов. Несравненная фессалийская конница, все восемь отрядов, с богатыми дарами отбыли в свою Фессалию. Семь тысяч солдат македонской пехоты, получив заслуженное, отправились на родину. Союзники из полисов Эллады, равно как многие из наёмников, тоже получили возможность вернуться, а вместе с этим — больше сокровищ, чем они могли унести. Из ветеранов со мной остались добровольцы, которым повысили жалованье, ядро же наших сил теперь составили греческие и македонские подразделения, недавно прибывшие из Европы или эллинских полисов Малой Азии. Осенью, после смерти Дария, к нам присоединились три тысячи всадников и пехотинцев из Ливии, зимой мы нанимаем ещё одну тысячу сирийских всадников и восемь тысяч пехотинцев. Из Эллады и Македонии прибывают ревностные добровольцы. А почему бы и нет, если в моём распоряжении находятся все деньги мира? В Задракарте, в Гиркании, к армии присоединяется отряд воинов, обученных Тиграном, первое наше боевое подразделение, состоящее исключительно из персов. Теперь у нас есть египетские копейщики, бактрийские, парфянские и гирканские наездники. Знатные персы являются ко мне и приносят обеты верности из ненависти к презренному узурпатору Бессу. Вождь греческих наёмников Патрон, ранее служивший Дарию, приводит ко мне пятнадцать сотен закалённых бойцов, которые встречают самый радушный приём. В армии появляются новые командиры и новые подразделения, формируемые из уроженцев здешних мест. Преследуя Бесса по горам и пустыням, без них не обойтись.