* * *

Здесь лучше свернуть. Ты ведь не знаешь город, а я да. Поворачивай. Куда ты? Куда ты идешь? Из-за тебя придется новый маршрут придумывать.

Я сам знаю.

Да че ты там знаешь? Здесь налево. На-ле-во. Какого лешего?

Слева мост. Я там закончусь.

Ты и так закончишься, еще не понял? Ты думаешь, что идешь, а сам валяешься на остановке. Везде напачкал. Все заплевал кровью. Тебе никто не поможет. Они думают, что ты упоротый голый придурок. У тебя даже друзей нет. Ты никому не нужен.

Ты прав.

Ха-ха. А я такой – поворачивай, как будто ты на самом деле идешь. Повелся?

Повелся.

Ты хоть помнишь, кто ты такой? Кто я такой?

Да.

Соврал. Не разогнался признаваться этому козлу, что ни черта он не помнит.

Страшно хотелось пить. Язык распух и едва шевелился. В глотке застряли какие-то сгустки с привкусом ржавчины.

Он попытался повернуться и достать губами снег. Ткнулся лицом во что-то мягкое, но не холодное. Сухое и пахнущее пылью.

Совсем забыл, что можно открыть глаза.

По направлению взгляда из желтой стены торчала кнопка выключателя, замазанного краской того же цвета.

Стена казалась прохладной. Ее хотелось лизнуть.

– Нормально, нормально, – бодро произнес незнакомый мужской голос.

Незнакомый? Едва ли в этом мире оставалось хоть что-то, что он бы мог назвать знакомым. Включая себя самого.

– Чего нормального? Он жить-то будет?

О, вот это уже ближе. Такое чувство, что полжизни только и слушал это ворчание.

– Воды не давать. Спать не разрешать. Еще часа три, – распорядился тот первый, и Игни его мысленно проклял. – Когда отойдет от наркоза, дай ему немного куриного бульона. По чуть-чуть. После такого стажа без еды сразу наедаться нельзя.

Самого бы тебя в такие условия засунуть, умник.

– Ну, и как я не дам ему спать, – возмутился второй голос, – когда он все равно уже…

* * *

– Даже Полупуть не помог нам тебя найти, – в словах Наставника звучал неприкрытый укор.

Можно подумать, он намеренно прятался. Ударился в бега и скрывался от погони под лавкой на остановке.

– Я не знаю, почему не получилось, – кротко ответил Игни.

Стакан воды и чашка горячего бульона с тремя сиротливыми сухариками сделали его на удивление покладистым.

– Зато я догадываюсь, – вмешался в диалог Антон Князев. С самого начала он присутствовал в комнате весьма ненавязчиво. Уединившись в углу с ноутбуком на коленях, едва слышно нажимал пальцами кнопки клавиатуры и только иногда выходил в кухню, чтобы заварить себе чаю или взять пару засохших баранок. Игни отмечал все это в полудреме, когда никто еще не заметил его пробуждения и не начал приставать с расспросами. Наслаждаясь отсутствием внимания, он дрейфовал между сном и явью, то снова погружаясь в дремотное тепло, то пытаясь понять, где оказался.

И только заново возникшие потребности живого, от которых нельзя было отмахнуться так же легко, как раньше, заставили его подать голос.

На зов явилась заурядная земная бабка – после Коровьей Смерти Игни мало что впечатляло в женщинах преклонного возраста. Но потом у нее за спиной вырисовался до жути знакомый силуэт Князева.

Было очень непривычно видеть его наяву. Если совсем уж точно, то раньше Игни никогда его не видел. Зато знал изнутри и думал, что это гораздо важнее. Может, так оно и было, но только сейчас, глядя, как его бывший примарант ходит по комнате, жестикулирует и рассуждает совершенно независимо от него самого, Игни вдруг перестал сравнивать Антона Князева с собой.

Сравнение потеряло смысл.

Соревнование, в которое он превратил их совместный опыт, – тоже.

Даже то, что он намеренно причинял Антону боль, оказалось бессмысленным.

Он действительно не разделял себя и Князева. Заставляя его страдать, вредил себе же. Это было все равно, что царапать запястья и одновременно наблюдать за собой в зеркале. Это завораживало. Боль помогала снова почувствовать себя живым. И напомнить о себе тому, кто находился по другую сторону зеркала.

Точнее, по другую сторону сна.

И вот теперь, когда реальный Князев надоедливо возникал перед глазами, рассуждал о природе перемещения Полупутем, вскидывал глаза к потолку и скреб затылок характерным для него, Игни, жестом, самому ему казалось, что зазеркальный житель – это он и есть.

Изначально путал формулировки.

Думал, что имеет право голоса.

В то время как сам был и остается всего лишь назойливым сном. Сном, который почему-то так полюбила Ника.

– Полупуть оказался бесполезен, потому что его суть изменилась. Он стал живым, – обобщила Наставник пространные князевские рассуждения. Стоило Игни отвернуться, она ловко выхватила из его рук чашку с последним размокшим сухарем, которую он проводил голодным взглядом. – Всю область на уши подняла. Хорошо, что так быстро…

– А с чего вы вообще решили, что меня надо искать?

– С того. Соседке позвонили из больницы. Сказали, что дочку ее подобрали на улице с сотрясением мозга. Всю в крови. Чужой крови. Из полиции приехали, расспрашивали, но она говорит, что ничего не помнит. О тебе ни слова. Там твоя футболка валялась… Так мы и поняли, что ты тоже вернулся. И вряд ли мог далеко уйти. Учеников у меня много. Бывшие и настоящие двоедушники. Не все, как Антон, – есть и посерьезней. Один прикатил на машине с охраной. Прошерстили центр и наткнулись на твое… тело. А тот, что недавно здесь был, – нейрохирург из столицы. Именитый. И тоже из бывших. Он-то тебя и вытащил… оттуда. – Она красноречиво подняла взгляд к замызганному потолку.

– А Ника?

– В порядке твоя Ника. Подлечат и отпустят. Говорит, что ничего не помнит, но скорее всего осторожничает. Боится тебя подставить. Еще увидитесь… а сейчас у нас есть заботы поважнее.

Думать о заботах не хотелось. Только лежать, впитывая всей поверхностью тела уютное тепло одеяла и еще другое, которое разливалось внутри, стоило только вспомнить, как Ника произносила: «мой Игни».

Но реальность напоминала о себе сразу двумя голосами, одинаково требующими внимания.

– Документы мы тебе сделаем, – обещала Наставник. – Хочешь остаться Антоном Ландером? Или что-нибудь менее звучное?

– Да, пусть так и будет, – пробормотал Игни, уже неостановимо скатываясь обратно в сон.

Гораздо сильнее озадачил Князев. Спросил метко, как выстрелил:

– Чего это ты все время на какой-то мост собирался? Суициднуться захотел?.. А что, – добавил, – теперь получится!

* * *