…Войдя в комнату ближней дачи, Василий увидел лежащего отца, бросился к нему, схватил руку, что-то прошептал, опустился на колени и заплакал; в длившейся часами тишине отчетливо слышались его всхлипывания, и стоявшие рядом, в коридоре, люди, не удержав слез, захлюпали носами, вынули носовые платки. Василий понимал, что надвигается беда: без отца его мир будет сужен до предела, никто не защитит, никто не протянет руку помощи…

Не хватало кислорода для залитого кровью мозга. Дыхание становилось все чаще, но этого было недостаточно для ослабленного организма — наступало кислородное голодание, а с ним — удушье; лицо вождя темнело, синели губы.

Сталин умирал долго и тяжело. Беспрерывные уколы, усиливающие сердечную деятельность, почти не помогали, сердце едва справлялось с возрастающими нагрузками; люди видели муки вождя, но были бессильны и помочь ничем уже не могли. Маленков, Хрущев, Ворошилов, Каганович, Светлана, Василий стояли рядом, плакали, как все, кто находился в большой комнате, сдавливали губы, чтобы не разрыдаться. Берия чаще других выходил, звонил кому-то, что-то шептал охране, заглядывал в комнату, словно он ожидал конца и торопил время.

На какое-то время Сталин, измученный болями и удушьем, открыл глаза, обвел присутствующих своим тяжелым, уже угасающим взглядом. Берия первым бросился к нему, наклонился в надежде услышать последние слова вождя, но вскоре отпрянул, поняв, что Сталин не мог говорить, а скорее всего, прощался с теми, кто был рядом. На мгновение Сталин перестал шумно, с хрипами дышать, словно затаился, притих, продолжая оглядывать знакомых и незнакомых ему людей, задерживаясь на стоящих рядом товарищах по работе.

Берия, стоя в напряжении, ждал этого момента, ждал повелительного взгляда на себя, как последнее желание вождя в выборе своего преемника; достаточно было Сталину задержать взгляд на Берия, как тот мгновенно бы подскочил к умирающему вождю, чтобы символически принять его обязанности на себя.

Но Сталин этого не сделал. Его дыхание стало вновь шумным, прерывистым, с хрипами и клокотанием в горле, будто он захлебывался.

Агония продолжалась долго и мучительно; вздрагивали части лица, левая рука и нога, открывался и тут же закрывался рот. На лице умирающего все отчетливее виднелись следы страшных мук… Наконец до людей донесся тяжелый выдох, и все стихло…

Светлана, сцепив зубы, едва сдерживала рвавшиеся наружу рыдания, все сильнее сдавливая руки. Совсем недавно она была у него со своими детьми, его внуками. Сталин был рад посещению дочери и ее детей, угощал фруктами, даже предложил им хорошего грузинского вина. Долго смотрел на мальчика, похожего на грузина, ловил его взгляд.

— Какие вдумчивые глаза, — порадовался Сталин, глядя на внука. — Умный мальчик.

Радовалась и Светлана, она давно не видела отца таким радостно-спокойным, не зная еще, что ее сын, так понравившийся деду, скоро изберет профессию врача; смотрела на свою Катю и на деда, притянувшего внучку к себе и усадившего на колени, — он любил ее отца — Юрия Жданова.

Прощаясь, Сталин сунул Светлане пачку денег: он делал теперь это каждый раз после того, как в 1947 году было отменено бесплатное содержание семей членов Политбюро. Долго прощался на улице, смотрел вслед отъезжающей машине.

Светлана вспомнила, как в такой же зимний день, еще ребенком, она сидела на коленях у матери, как ласкал ее Алеша Сванидзе — брат первой жены Сталина, как в доме собирались многочисленные родственники Аллилуевых и Сванидзе. Никто, почти никто не умер своей смертью: после смерти Н. С. Аллилуевой почти все родственники были расстреляны или сосланы, где и окончилась их жизнь. «Они слишком много знали», — скажет позднее Сталин.

Потом долгие годы экономкой в семье Сталина служила двоюродная сестра жены Берия майор госбезопасности Александра Николаевна Накашидзе, ухаживающая за детьми, помогавшая им готовить уроки, следившая за каждым их шагом…

Светлана рыдала, обливаясь слезами, касалась похолодевших рук отца, тянулась к нему, пока ее не оттянули и не посадили в кресло; услышала крик Василия: «Они убили отца! Убили!» Василий хотел еще что-то сказать, но тут же по знаку Берия двое дюжих молодцов подхватили его под руки, вывели на улицу, впихнули в стоявшую у подъезда машину…

Вслед за криком Василия донеслись завывания из открытой двери комнаты — там сидели медицинская сестра, делавшая Сталину уколы, и Валентина Васильевна; обхватив головы руками, обе женщины выли по-деревенски, покачиваясь из стороны в сторону: «На кого ты нас, отец родной, оставил, батюшка ты наш!..»

Первым с возгласом «Тиран мертв!» покинул комнату умершего Берия.

— Хрусталев, машину! — крикнул он и, переговорив на ходу с Маленковым, сел в лимузин. Машина резко рванула с места и исчезла среди деревьев.

За Берия выехал степенный Георгий Маленков, отдав на ходу указания одному из сопровождавших его помощников.

Глядя на отъезжающих, Микоян сказал Хрущеву:

— Смотри, Никита, Берия поехал власть брать!

— Ты прав, Анастас. Пока эта сволочь на свободе, никто из нас не может чувствовать себя спокойно.

Слова Анастаса Ивановича о власти задержались в сознании Хрущева, и он, сев в машину, всю дорогу думал о том, как избежать того страшного и трагического момента, когда Берия будет брать власть…

«Я увидел Лаврентия Павловича пятого марта во второй половине дня. Он приехал из Кунцева и тут же позвонил В. Деканозову. Поздно вечером собранные по тревоге работники выехали в Тбилиси. Большая группа из Москвы после прибытия в Грузию тут же провела ночную операцию: из 11 членов бюро ЦК КП Грузии было арестовано 8 человек; аресты велись несколько дней — все, кто по решению Сталина после «мингрельского дела» был поставлен на руководящие должности, были освобождены от обязанностей и арестованы. Из тюрем освобождались ставленники Берия…

Из Тбилиси Деканозов звонил два раза в день, я принимал его донесения, записывал в особую тетрадь и при первом же появлении Лаврентия Павловича докладывал ему. О том, что в Кремле приняты новые решения, я узнал поздним вечером: МВД и МГБ объединялись; министром, по предложению Маленкова, утвержден Лаврентий Павлович, а сам Маленков стал председателем Совета Министров СССР. Возвращен в Москву Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков, к которому, вопреки желаниям моего шефа, я испытывал искреннее уважение. В состав Президиума ЦК по предложению Берия введен М. Багиров. Во главе Президиума Верховного Совета СССР стал любимый народом, прославленный герой Гражданской войны Климент Ефремович Ворошилов. Это сообщение вызвало у людей хоть небольшие, но надежды. Народ привык к единоличному правлению Сталина, и теперь, когда вождя не стало, люди искренне паниковали — как же без генералиссимуса, без отца народов, без испытанного в труде и боях Иосифа Виссарионовича… Из окон автомобиля я видел на улицах Москвы плачущих людей, среди которых, выделяясь защитным цветом кителей, брюк, шинелей, не скрывая горечи утраты, рыдали фронтовики.