За сто ярдов до гребня я услышал звук. Грохочущий треск, будто небо раскололось пополам. Слева, вдалеке, поднялся к небу белый дым.

Плотина была взорвана. Я побежал быстрее, чтобы видеть, что будет дальше. Последние сто ярдов были самыми крутыми. По временам приходилось лезть на четвереньках. Касаясь земли руками, я слышал ее мощную дрожь.

И вот я оказался на гребне и посмотрел в соседнюю долину. Ее больше не было.

Волна хлынувшей воды вырвала две мили этой долины, как стофутовая бетонная стена, движущаяся со скоростью курьерского поезда. Ее мощь превратила валуны в гальку.

Ничто живое не имело даже шанса утонуть в наводнении: сокрушающая волна дробила все кости в теле.

Я повернул направо и побежал по длинному гребню, глядя вниз, на, дно долины.

Вода уже спадала, оставляя на склонах долины сплошную полосу ила, вывернутых деревьев и тысячи на тысячах мертвых людских тел.

Нет. Не людских. Людьми они уже не были. Они стали враждебным видом, поставившим себе цель уничтожить нас. И жалости во мне не было. Была единственная цель — Сара.

Церковь, где ее держали, была милей ниже по долине, где склоны расходились в стороны.

Когда я увидел церковь, солнце уже садилось за гребень и красило белые стены и шпиль розовым сиянием.

Церковь и вершину холма, где она стояла, наводнением не тронуло. Но вокруг плескалось черное озеро, там и сям покрытое клочьями розовой пены.

Дальше путь шел вниз.

Я стал спускаться по склону большими прыжками. Достаточно один раз поскользнуться, и я сломаю себе шею.

Из кустов передо мной выскочила фигура, выставив перед собой руки для захвата.

Не всех Креозотов смыло волной.

Я на бегу сорвал с плеча автомат и выстрелил ему в грудь. И перепрыгнул через упавшее тело.

Ко мне бросились еще несколько уцелевших свирепых гадов, жаждавших моей крови.

Я перестрелял их по одному, считая каждый патрон.

За мной по долине бежали еще и другие, но я их не тронул.

Стрелял только тех, кто был между мною и церковью.

Когда кончились патроны, я сломал автомат об голову последнего, стоявшего у меня на дороге.

Теперь я бежал по дну долины по шестидюймовому слою жидкой грязи. Повсюду изломанными грязными силуэтами валялись тела. Под конец пришлось бежать по ним — так тесно их навалило.

С деревьев, выстоявших в волне, свисали еще тела, как мертвые плоды — они повисли там, когда спадала вода.

За сто ярдов от церкви грязь стала глубже, и я пробирался в этом ледяном дерьме по пояс, расталкивая с пути плавающие трупы.

Дно начало подниматься вверх, я пошел быстрее, вода пыталась еще поймать меня за колени, за лодыжки, но наконец я освободился и бежал по холму к белой церкви.

У дверей я остановился, тяжело дыша. Бог один знает, что я там увижу, но перед этим я хотел овладеть собой.

Я осторожно распахнул дверь.

Внутри вся церковь была заполнена зеленым, розовым, красным, золотым — и глубокими, густыми тенями.

Тишина давила на уши, и единственно слышный стук моего сердца, казалось, заполнял пустоту басовым грохотом.

Я вытащил из-за пояса пистолет — он остался сухим. Я взвел курок и пошел по пролету, держа оружие наготове.

Миллионы цветовых переливов, заполнявших церковь, были вызваны солнцем, сияющим сквозь витражи. Они изображали сцены из Библии — святые десяти футов ростом, агнцы, ангелы и зеленый холм вдали.

Я не мог крикнуть и только шепнул:

— Сара?

О Господи, только не это!

Я многое повидал. Но такого, как здесь, — никогда. Такого, что пришлось отвернуться.

Передо мной на ограде алтаря — десяток крошечных фигурок. Таких, как я видел на барже перед тем, как меня отпустили.

Разрезанные и выпотрошенные тела детей. Они смотрели на меня высохшими глазами. У одного было разрезано лицо, грубо зашитое рядом стежков: XXXXXX.

На алтаре горели свечи. И в канделябрах на стенах — тоже. И никого не было.

Тихо, как кот на охоте, я крался сквозь тени. Где мама с папой? Где Сара?

В этом всем угадывалась цель. Родители видели, что я вернулся в долину. Я слышал, как отец насвистывал.

Пойти в гостиницу и схватить меня они не могли. И они захватили Сару, зная, что я пойду за ними сюда.

Здесь была ловушка.

И здесь Ник Атен, их первородный сын, должен быть принесен в жертву.

— Мама, папа! Вот я! — Голос мой отдался в пещере церкви. Я вглядывался в тени. — Не хотите поздороваться с любящим сыном?

— Ник… Ник!

Я повернулся, палец напрягся на спусковом крючке.

— Ник!

Не этого голоса я ждал.

— Сара! Где ты?

— Прямо перед тобой. Вот эта дверь… Они меня здесь заперли.

В тени я заметил дверь. За стальной решеткой размером с экран телевизора блеснули светлые волосы.

— Сара, ты цела?

— Да. Они использовали меня как приманку, Ник. Это ты им нужен.

— Что ж, их сейчас нет. Тебе ничего не грозит. Я протолкнул руку сквозь решетку, почувствовал, как она за нее схватилась и поцеловала, а потом прижала к лицу. Оно было мокрым от слез.

Так мы стояли минуту, забыв обо всем и только касаясь друг друга. После всех этих месяцев ощущение было такое всепоглощающее, что я не мог говорить.

— Что это был за шум? — шепнула Сара. — Я слышала раскат грома, потом все здание затряслось. Я думала, оно на меня рухнет.

— Не волнуйся. Это был звук, который спас нам всем жизнь.

Она стала рассказывать о мерзостях Курта и о голоде, но я ей сказал, что это тоже уже позади.

— Пошли домой, — сказал я ей. — Есть тут другой выход?

— Нет… это склеп. Тут одни гробы.

— Я найду, чем взломать дверь.

— Не оставляй меня. Ник Атен! Только не сейчас. Не смей.

— Не оставлю. Здесь на стене есть железный крест. Отойди, а я им выломаю дверь.

Наверное, Сара заметила их первой. Я увидел, как неестественно широко раскрылись ее глаза. Потом было чувство холода сзади. И оно стало жгучей болью, когда я вывернулся в сторону и отлетел к стене.

Плечом к плечу стояли там мои родители — дикие, покрытые грязью, с длинными волосами и пылающими глазами. У матери в руке был нож, а руки красны от свежей крови.

Я пошевелил левым плечом, и боль от ножевой раны ударила в спину.

Я, тяжело дыша, поднял пистолет и посмотрел в лицо отца через прицел. И рука задрожала.