— Дикси ведет себя так, будто почуял хозяина, — пояснил Вольф. — Но лает только возле входа в подземелье. Однако, — кивнул он на зияющую щель в размурованной стене, — дверь закрыта, и чудовище войти не могло.

Все невольно воззрились на тяжеловесный замок на двери. Дернувшись на поводке, пес залаял еще оглушительнее.

— Молодцы, ищите дальше. — Бартоломеус вытащил связку ключей, выбрал один. — Наверняка оно где-то поблизости. — Перешагнув сломанную стену, он сунул ключ в скважину замка.

Они спустились по длинной крутой лестнице. По пути останавливались и отпирали одну за другой еще пять таких дверей.

Оказавшись в лабораторной камере, оба с любопытством огляделись. Бартоломеусу, после недельного корпения над мудреной книгой и фокусами с конфетами, лаборатория виделась как родная.

Граф Эдельмут тоже тут был когда-то. Но по понятным причинам помнить этого не мог. С любопытством заглянув сначала в жаровню, а потом в корзину с углем, он начал поход вдоль стены, на которой сохли пучки трав и тянулись полки.

А на полках чего только ни стояло! Пыльные склянки мерцали пурпурным, изумрудным и золотистым содержимым. Одна была полна дохлых пауков. Другая — лягушачьими лапками. Третья — вообще непонятно чем, но ясно, что жутью. Из глубокого блюда торчал кусок серы. Чучело гигантской крысы почивало на мешке со страшной надписью «Herbarum». И снова склянки, корзинки, плошки, горшочки…

— Ваше сиятельство, гомункулюсы там, — указал Бартоломеус на маленькую дверку в углу возле жаровни.

— Да… — рассеянно кивнул граф. Он явно не слышал.

Передвигая мешочки и горшочки, как зачарованный, он брел и брел вдоль полок. Вглядывался в латинские надписи… звенел крышками… шуршал свертками… Время от времени, спохватываясь, вытирал испачкавшиеся в пыли руки о полы бархатного кафтана.

О-о, колдовские зелья!.. Что хранится в этих горшочках? Что бы значили эти надписи? Граф отчаянно жалел, что в свое время не пожелал учить латынь. Как действуют эти вот пилюли? Что написано в той громадной книге?

«О конфетусах» — сияли золотом буквы на обитой свиной кожей солидных размеров книге. Это было только название. Дальше шла тарабарщина на проклятом языке университетов.

— Бартоломеус, ты понимаешь латынь? Ах, ну конечно. Иначе как бы ты мог распределять конфеты среди здешнего зверья… Умница, ты мне очень пригодишься.

Он развязал лежавший рядом с книгой мешок и запустил туда руку. Ахх! Кругленькие конфеты стукались друг о друга сахарными боками: бук-бук, бук-бук… Необъяснимо сладостное ощущение охватило графа.

— Не съедят ли их мыши? — обеспокоился он вдруг. И бережно передал мешок Бартоломеусу. — Сунь в горшок и закрой поплотнее крышкой. Хотя, погоди…

Снова раскрыв мешок, он сунул туда руку. И вытащил несколько штук. Серая, зеленая, белая… Любопытно, какая превращает во что? Он кинул взгляд на книгу.

— Ладно, потом разберемся. — Он спрятал конфеты за пазуху и развернулся к своему управляющему: — Где соглашательный порошок?

Некоторое время управляющий молчал, исподлобья глядя на господина.

— Ну?

— Зачем вашему сиятельству соглашательный порошок?

— Ха-ха… Затем, что Шлавино своим колдовским наследством сослужит мне хорошую службу. Конфеты! — Эдельмут ласково погладил мешок. — И соглашательный порошок. Я сделаю с ними такое!.. Одна конфета — и нежелательное лицо стирается со сцены. Щепотка соглашательного порошка — и твой недруг уже с тобой заодно. Увидишь, через пару лет я стану самым влиятельным вельможей во всем королевстве. Но где порошок? Скажешь ты наконец?

Управляющий угрюмо молчал.

— Бартоломеус?..

Не поднимая глаз, тот со вздохом покачал головой:

— Ваше сиятельство, клянусь, я не знаю.

Были перебраны все склянки и горшки на полках.

Все свертки и связки трав подняты и заброшены обратно.

Перерыто тряпье в старой корзине.

Снят факел со стены и обшарен каждый уголок.

— Дьявол! — сердился граф, опускаясь в своем рвении на колени. — Куда Шлавино мог его запрятать? Вышел он весь у него, что ли?

Но нет. В маленькой каменной нише под скамьей стоял горшочек, из которого граф вытряхнул синий мешочек. «Pulver magicus», гласила надпись на розовом шнурке.

Торжествующая улыбка озарила лицо графа. Он?!

Ну, конечно же, он!

— …Итак, запоминай: завтра утром ты спустишься в кухню, самолично заберешь завтрак для принцессы Розалии, поднимешься к ее высочеству… Да, но прежде чем зайти, подсыплешь в вино принцессы щепоть этого порошка.

— О-о, нет… — отступил Бартоломеус.

— Ты боишься? Не бойся, об этом будем знать только я и ты. Слово рыцаря!

— Дело не в этом. Ваше сиятельство понимает, я… не могу этого сделать, увольте.

— Ты отказываешься выполнять мой приказ? — Эдельмут нахмурился. — Десять лет вольной жизни сделали тебя своенравным, Бартоломеус. Хороший слуга не говорит «нет». Ты сделаешь то, что я тебе сказал.

— Нет, — решительно мотнул тот головой.

— Ты сделаешь это. — Граф улыбнулся. — Ты сделаешь это, иначе с сегодняшнего дня больше у меня не служишь. Ну так?..

Молчание было совсем коротким.

— Если вашему сиятельству угодно, — склонил голову Бартоломеус, — я покину замок сегодня же.

Улыбка на устах графа стала еще ироничнее.

— Покинешь замок? О нет! Я об этом не говорил. Ты покинешь замок только по моему разрешению и только в кандалах. Я отправлю тебя в Альтбург, Бартоломеус. И знаешь ли, зачем? Народ все еще жаждет расправы над Безголовым, «умертвившим» мою дочь. Что ж, я предоставлю ему такое удовольствие.

Румянец на щеках Бартоломеуса сменился бледностью.

— Ваше сиятельство не может заявить такое. Есть свидетели…

— Свидетели? — Граф засмеялся. — Ах, ты имеешь в виду, вероятно, Пауля и Марион. Об этих сопляках нечего и говорить. От них легко избавиться — не останется и мокрого места. Или ты говоришь о принцессе? Тут тоже не беспокойся: я сам подсыплю ей соглашательный порошок, и она будет плясать под мою дудку. Представь себе только, что она сделает: на своем дне рождения в Альтбурге она торжественно объявит не только о моем возвращении, но и о нашей с ней помолвке. Ха-ха! Как тебе это нравится? И — чего тянуть? — свадьбу надо будет отпраздновать еще до наступления поста. Не то старуха отдаст Богу душу еще до венчания.

Не спуская напряженного взгляда с Бартоломеуса, граф хохотнул.

— Ну? Что ты обо всем об этом думаешь, «убийца моей дочери»?

— У вашего сиятельства неплохое воображение. Но не надо забывать, что лучшее опровержение вашим словам — ваша же собственная дочь, живая и невредимая.