Но до этого еще надо было дожить. А в девяносто восьмом году рассказывающий всем и каждому о своем необычайном патриотизме и поддержке российских шахмат президент Международной шахматной федерации Кирсан Николаевич Илюмжинов не скрывал своих симпатий по отношению к моему сопернику. Он даже предложил Виши, который только закончил отборочные игры и чувствовал некоторую усталость, перенести сроки матча. К чести Ананда, тот отказался, не дав разгореться скандалу. Мы оба были в хорошей форме. Я отлично подготовился, Виши чувствовал эйфорию от выигранного отборочного цикла. Первую партию я выиграл, во второй победу упустил, совершенно забыв придуманную комбинацию в выигрышной позиции. Довольно обидное поражение: ведь преимущество в два очка в матче из шести партий это практически сделанная игра. Дальше матч шел по той же схеме. Я обгонял Ананда – Виши сокращал преимущество. Последнюю партию мы начали с моим перевесом в одно очко. Меня вполне устраивала ничья. Вот здесь бы успокоить амбиции, не тратить силы, унять молодецкое лихачество и вынудить соперника закончить матч. Я мог упростить позицию разменами, и ничья была бы неизбежна. Но в этот момент я увидел, что худшее позади – появился шанс выиграть партию. Какой-то невесть откуда взявшийся змий-искуситель науськал меня не предлагать ничью, а показать, насколько сильна еще старая гвардия. Я принял психологически неверное решение играть на победу и тут же грубо ошибся. Виши воспользовался моим промахом и партию выиграл. Счет сравнялся.

Мир перевернулся. Победа в матче, которая еще час назад лежала в кармане, теперь висела на волоске. По новым правилам для определения победителя нам предстояло на следующий день сыграть две короткие партии по двадцать пять минут. В быстрых шахматах Ананд всегда был очень силен, а если учесть еще и нашу разницу в возрасте в восемнадцать лет, то мои шансы на выигрыш выглядели совсем не убедительно. Я не собирался сдаваться, но пытался трезво оценивать ситуацию. Так же ее оценивал и Кирсан. Решив, что моя песенка спета, он, ничем не гнушаясь, устроил вечером в отеле широкое и громкое чествование нового чемпиона мира. К чести Виши, он на этом мероприятии присутствовал минут семь. Меня, разумеется, не было на этом празднике жизни, но его фанфары звучали в душе таким оглушительным набатом, что мне не удалось ни на минуту сомкнуть глаз. Тренер по физической подготовке посоветовал мне принять контрастный душ, но я был совсем не уверен, что есть на свете хоть какое-то средство, которое в ту минуту могло бы помочь мне прийти в себя.

Сразу не повезло в жеребьевке. Достались белые. Непрофессионалам, хорошо заучившим поговорку «Белые начинают и выигрывают», трудно это понять. Но на самом деле белые хороши тогда, когда ты атакуешь в сильной позиции, белыми для сильного игрока очень просто сделать ничью. Когда речь идет о коротких партиях, ничейные результаты – частая практика. Но мне достались белые фигуры в первой партии, а значит, в последней и решающей предстояло играть черными. Мое потерянное настроение в первой партии быстро привело к проигрышной позиции и к тому же к цейтноту. На моих часах оставалось три минуты против пятнадцати у соперника. И вдруг каким-то невиданным образом я нашел возможность не проиграть сразу. Сделал именно те три-четыре хода, которые давали возможность удержаться. Это вывело Ананда из равновесия, заставило нервничать и допускать неточности. Позиция почти выровнилась, я увидел, что разменом фигур могу приблизить ничейный исход, и отметил краем глаза, что каким-то неуловимым движением Ананд уже готов протянуть руку и согласиться на ничью. У меня осталось всего двадцать пять секунд времени, а у соперника целых пять минут. Я видел, что могу пожертвовать фигуру за две пешки, понимал, что проиграть не рискую, а вот небольшие шансы на победу у меня есть. Но время, время… Часы тикают неумолимо. Успею ли сделать все ходы? Смогу ли? Ананд уже тянет руку, решившись на ничью, а я… Я принимаю решение играть! Нервы у Виши сдали, он дрогнул, и я вырвал победу. Такой поворот морально уничтожил Ананда. Он так и не смог взять себя в руки и переломить ситуацию в свою пользу, он даже не пытался ничего предпринять. Вторую партию я легко выиграл черными. Белые сникли и отказались сражаться.

Пришлось Илюмжинову все-таки праздновать мою победу, вручать мне золотую медаль и говорить хвалебные речи в присутствии Самаранча, Горбачева и других именитых гостей. Полагаю, даже совсем не мстительные и не злопамятные люди в такие моменты физически ощущают, как растекается по венам тот самый бальзам, который, говорят, греет душу. Я снова совершил невозможное. Доказал себе. Доказал друзьям, родным, болельщикам. Доказал соперникам, противникам и даже врагам. Доказал всему миру, что в шахматах мне нет равных. Мой титул со мной на следующие два года. Можно на какое-то время выдохнуть и позволить себе расслабиться.

Но не случилось. Уже через несколько недель после матча до меня дошли слухи, что осенью этого же года в Лас-Вегасе состоится матч на звание чемпиона мира по шахматам, приуроченный к открытию нового отеля-казино «Беладжио». Конечно, в смятении звоню Кирсану и прошу объясниться. Тот в красках описывает, какие фантастические возможности откроются шахматному миру, если мы не пройдем мимо столь знаменательного события. Я отвечаю, что масштаб и грандиозность события, конечно, понимаю и желание Кирсана в очередной раз популяризовать шахматы только приветствую, но прошу уточнить, как же в таком случае быть с моими правами.

– А что не так с твоими правами? – На другом конце провода сама невинность и обходительность.

– Вообще-то, я защитил звание на два года. А ты хочешь через полгода снова заставить меня бороться.

– Ну, ты понимаешь, такая возможность… Не станут же они тянуть с запуском гостиницы.

– Меня не волнует отель. Пусть строится, открывается, закрывается. Меня волнуют мои права. Когда ты принимал решение о проведении матча, разве ты не должен был сначала спросить меня?! Я, между прочим, мог бы и согласиться. Но теперь говорю тебе, что я не согласен.

– Не согласен?

– Нет.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Я ничего отменять не собираюсь.

– Посмотрим. – И мы закончили разговор, разругавшись вдрызг.

Конфликт с Илюмжиновым вышел настолько серьезным, что перед началом олимпиады в Калмыкии он передал мне через общих знакомых, что калмыцкий народ меня разлюбил и видеть в Элисте не желает. Это нельзя было считать прямой угрозой, но, зная Кирсана, смысл этих слов можно было понять исключительно как сиди дома, а то пожалеешь. Но если бы я не поехал в Элисту, то пожалел бы ничуть не меньше. Было очевидно, что без моего присутствия на конгрессе Илюмжинов легко провернет игру по своим правилам, а я не привык, чтобы мои права – права чемпиона мира – нарушались таким бесцеремонным, да что там бесцеремонным, абсолютно хамским и беспардонным образом. Что делать? Не лететь нельзя, а лететь опасно. Я обратился к замминистра внутренних дел Владимиру Борисовичу Рушайло и попросил обеспечить защиту. Ответ его вызвал очень горькие чувства: власть открыто признавалась в безвластии. Оказалось, что Ельцин наделил регионы полномочиями в таком объеме, что московское начальство не имело права дать открытого распоряжения начальникам на местах. Все, что мог сделать для меня замминистра – обратиться к проверенным людям по своим каналам, но никакой официальной охраны, никакого четкого приказа. Абсолютное признание полного и безоговорочного господства Илюмжинова в своих владениях.