Она ни на мгновение не поколебалась в своих выводах, но боязнь опоздания снова подступила к ее сердцу. Кто знает, может быть, проклятый Кроуфорд уже покинул Тортугу на какой-нибудь барке, пустив «Медузу» пугать купцов на морских просторах. Он всегда был горазд на неожиданные кунштюки[80], вот только ни богатства, ни славы стяжать он так и не сумел. Нет, Лукреция не отчаивалась. Она была уверена, что на этом ристалище победа будет за ней, потому что у нее есть главное преимущество – никто не знает, что она жива. Вот только ходят слухи, что на Эспаньоле с недавних пор мертвецы повадились оживать...

* * *

Пока Лукреция размышляла о превратностях судьбы и причудах сэра Кроуфорда, виновник ее раздумий находился всего в полутора милях от нее, проводя время в обществе неизменного Уильяма Харта, с которым имел весьма серьезную конфиденциальную беседу.

Они сидели возле небольшой гостиницы, во дворе которой столы, срубленные из пальмовых стволов, были врыты прямо в утрамбованную землю, а крышей служили срубленные пальмовые ветки. Ветерок с моря не приносил облегчения от удушливой влажной жары, которая, действуя на людей отупляюще, располагала лишь к безделью и беспробудному пьянству.

Между Кроуфордом и Хартом тоже стояла бутылка. Они тянули ром и лениво рассуждали о том, что их ожидает в самом ближайшем будущем. Кроуфорд даже обмахивался своей замусоленной треугольной шляпой. На худом, коричневом от загара лице его проступили капельки пота, который он то слизывал с губ языком, то, поминая черта, утирал рукавом когда-то белой полотняной рубахи.

Харт, подперев голову рукой, с мрачным недоверием разглядывал свою тарелку, в которую щедрой рукой трактирщика была навалена местная еда – загадочное блюдо из кукурузной муки и креветок, на языке индейцев носящее весьма игривое название «Ку-ку».

– Что, накуковал тебе местный кок пообедать? – изголялся сэр Фрэнсис, хотя перед ним стояла еще более подозрительная на вид снедь из мелко порубленного мяса разных животных, тушенного в остром красном перце. – А я вот ем и не рассуждаю, потому что, если я начну разбираться, каких таких тварей покрошил в это рагу наш добрый хозяин, я впаду в ипохондрию. Ведь за что страдают зверушки? За наших прародителей, что отведали яблочка да и нагрубили Творцу всего сущего. А теперь всех этих крыс, попугаев и обезьян ловят и безжалостно посыпают этим жутким красным перцем... А название-то какое? «Пеперпот» – это звучит как «Пот и перец» – вполне подходящее названьице, Харт. Да ты не слушаешь меня, друг мой!

– Я просто недоумеваю, отчего бы не взять нам по доброму куску говядины да не запить это ключевой водой...

– Ба-а, да вы не гурман, Уильям! А что вы будете рассказывать своим внукам в долгие зимние вечера в своем графстве Корнуэлл? Мы должны попробовать в этой жизни все! – Кроуфорд отер пот с лица и, отбросив шляпу, принялся за свое рагу.

– Все можно, да не все полезно, сэр Фрэнсис, – с улыбкой заметил Уильям, очищая креветки, которые никто не озаботился лишить панцирей прежде, чем смешать с кукурузой.

– Уф-ф, хорошо! Ну и отрава! Как будто горящих углей наглотался! Эй, там, на берегу! Тащите еще рому и воды для этого джентльмена!

В ответ на вопль собачка, дремавшая на скамейке рядом с Кроуфордом, подняла голову и хрюкнула. Глядя на нее, можно было вообразить, что на протяжении нескольких поколений этих несчастных только и делали, что лупили дверью или кулаком по носу, отчего морды их сплюснулись и втянулись внутрь. Это примечательное создание, которое Харт ненавидел смертельной ненавистью, появилось у Кроуфорда, как только они прибыли на Тортугу. Когда-то эту карликовую породу вывели индейцы племени майя. На их птичьем языке такие собаки именовались течичи, а почитали ее эти язычники как священное животное. Кроуфорд делал вид, что свято верит в эти сказки, и совершенно серьезно заявлял Уильяму, что течичи не обычная собака, а посланец индейских идолов, который провожает души умерших в загробный мир. Судя по всему, Кроуфорд всерьез опасался заблудиться в царстве Аида без провожатого. Уильям с сомнением пожимал плечами, но помалкивал, хотя неказистая тварь цвета ржавчины являлась в его глазах скорее проводником блох да кишечных червей, а не воли заморских божков. Щадя самолюбие сэра Фрэнсиса, Харт утешался тем, что вспоминал рассказы Кроуфорда о морской ведьме. Они тоже выглядели небылицами, но он сам, своими глазами увидел этот призрак! По-видимому, неспроста Уильям слышал так много рассказов о различных чудесах, которые в этих краях приключаются гораздо чаще, чем в Старом Свете.

* * *

Как только «Голова Медузы» прибыла на Тортугу и бросила якорь в гавани Ла Монтань, Веселый Дик, оставив требующее починки судно на попечение Джека Потрошителя и Джона Ивлина, отправился на берег. Оказалось, что неподалеку, в местечке Бас-Тер, у Кроуфорда тоже есть свой дом, посему друзья сразу же направились туда пешком. Пыльная, убитая тяжело груженными фурами[81] дорога петляла между скалистых холмов, поросших густым кустарником, носящим в народе прозвище «французское дерево», так как, по слухам, из сока его готовили настои против болезней, доставляемых ревностным служением Венере. Иногда в отдалении возвышались одичавшие финиковые деревья, усыпанные перезревшими плодами, а вдоль дороги росли пальмы с широкими веерообразными листьями, среди которых укрывались попугаи и дикие голуби. Пройдя несколько миль, они спустились к морю мимо зарослей алоэ и оказались в трущобах на окраине порта Бас-Тер, где в беспорядке теснились лачуги бедняков. Некоторое время поплутав по пыльным улочкам, вдоль которых высились горы мусора, они остановились перед какой-то хижиной, окруженной плетеным забором.

– Мои пенаты, – произнес Кроуфорд и толкнул калитку.

Пенаты представляли собой небрежно сложенную из неотесанных камней лачугу, крытую пальмовыми листьями. Внутри оказалась единственная комната с окном, забранным деревянным ставнем. Внутреннее убранство заключалось в нескольких деревянных лавках вдоль стен, на которые были набросаны пальмовые ветви, покрытые коровьими шкурами, грубо сработанном столе и пестрых циновках на стенах. Прямо у входа под навесом из тех же пальмовых веток был сложен из камней примитивный очаг, вокруг которого на земле лежали различные глиняные сосуды, пара оловянных блюд и несколько пустых бочонков из-под пороха. Уильям с интересом вертел головой, поскольку никогда еще не бывал в подобных местах.

В лачуге хозяйничала молодая индианка, которая, по всей видимости, совмещала роль прислуги и пассии сэра Фрэнсиса.

Именно она ухаживала во время странствий своего патрона за крохотным огородом и священной собачкой, которая даже лаять-то толком не умела. Индианка Уильяму совсем не понравилась. Ее темно-коричневое с крупными чертами лицо казалось вырезанным из дерева, а от неуловимого взгляда ее черных диких глаз Уильяму становилось не по себе. Одетая в голубое шелковое платье наподобие длинной рубахи с короткими рукавами, украшенное черно-красной вышивкой, и сплетенные из ремешков сандалии, она молча поклонилась своему господину, отчего многочисленные золотые и серебряные браслеты на ее запястьях и щиколотках зазвенели. Кроуфорд, кивнув в ответ, протянул ей небольшой сверток и бросил несколько слов на странном свистящем языке, которого Харту до сего дня и слышать не приходилось. В глазах женщины сверкнул огонь, и она с детской непосредственностью тут же развернула парусину. В руках у нее оказался отрез великолепного пурпурного шелка, стоящего, вероятно, баснословных денег.