Он здесь. Я тут же отвожу взгляд. Мне не верится, он здесь.

Эдвард искренне рад брату. Он вскакивает и раскрывает объятия, крепко и тепло держа его в своих руках. Они быстро обмениваются несколькими словами, потом снова обнимаются. Затем Томас отходит от Эдварда и направляется к возвышению, на котором стоит наш стол. Он кланяется королю, затем мне, затем принцу, сидящему рядом с королем, а затем торопливо кивает Анне Клевской, которую он сам сопровождал в Англию на коронацию. Его темные глаза быстро скользят по всем нам с безразличием. Король подзывает его к себе поближе, и Томас поднимается, поворачиваясь ко мне плечом так, что я вижу только его профиль. Он не смотрит на меня.

Я стараюсь не наклонять голову в их сторону, чтобы не слушать, о чем они говорят. До меня доносятся какие-то слова о кораблях и о зимовье. Король приглашает Томаса сесть за стол и отужинать и тут же отсылает к столу Сеймуров блюдо с рагу из оленины, а потом пироги и бисквиты, и жаркое из кабана. Томас благодарно кланяется, сидя рядом со своим братом, и по-прежнему даже не смотрит в мою сторону. Я знаю об этом только потому, что, когда его глаза скользят по мне, я чувствую, как начинает гореть моя кожа, как при лихорадке. Мне даже не нужно видеть его взгляд – я его чувствую, словно мое тело знает само, словно он может касаться меня без прикосновений.

Но сегодня я холодна и спокойна и смотрю прямо перед собой, как и он, и наши взгляды скользят по самым разным предметам и лицам, но никогда не пересекаются друг с другом, словно мы никогда не вглядывались друг в друга, не сжимали друг друга в объятиях.

* * *

После обеда – бал-маскарад, по-новому, и танцоры выбирают себе партнеров из толпы. Я говорю, что не стану танцевать и буду рада остаться рядом с королем, что я и делаю, положив свою тонкую руку на его массивное плечо. Это позволяет мне избежать опасности оказаться в паре с Томасом. Не думаю, что выдержу близости к нему, прикосновения его рук. Я не смогу танцевать.

Король смотрит на танцоров, аплодирует некоторым из них. Он кладет руку мне на талию, а я смотрю прямо перед собою, на окна, где бледное зимнее солнце садится за деревья в саду.

Генрих опускает руку ниже и хлопает меня по ягодицам. Я не морщусь. Я не смотрю на Томаса. Мой взгляд устремлен в окно, и когда король отпускает меня и я могу отойти от него, я понимаю, что Томас уже ушел.

Дворец Хэмптон-корт

Зима 1546 года

Перед Новым годом Елизавета просит меня сопроводить ее к отцу, чтобы она могла подарить ему подарок. Вместе с принцессой Марией мы идем в приемную короля, где тот принимал придворных и раздавал подарки. Король почти всегда дарил кошели с деньгами, и рядом всегда был Энтони Денни, тактично оценивавший вес каждого из них для каждого из улыбающихся одариваемых.

Когда принцессы входят в комнату, пред ними все расступаются. Я кланяюсь Генриху и отступаю в сторону, чтобы Елизавета могла подойти к отцу сама. Я оглядываю комнату в поисках Томаса и замечаю его рядом с королем, уже с увесистым кошелем в руках. Он старательно не смотрит на меня, а я старательно не свожу глаз с Елизаветы.

– Ваше Величество, досточтимый отец, – произносит она звонким голосом. И когда тот улыбается ей, она переходит на латынь. – Я принесла вам рождественский подарок. Его нельзя счесть богатым с точки зрения мирского, но это настоящее сокровище с точки зрения духовности. Он ничего не стоит сам по себе; примите его из рук его создателя, потому что это я, ваша смиренная дочь, работала над этим переводом и этим экземпляром специально для вас. Но я знаю, что вы любите и почитаете его автора, и уважаете труд, и это внушает мне смелость вручить вам его. Вот он, – и она достает из-за спины написанный ею собственноручно экземпляр моего перевода молитв на латынь, французский и итальянский языки. Она подходит к отцу, низко кланяется и вручает подарок прямо ему в руки.

Придворные рассыпаются в аплодисментах, а король сияет.

– Вот плоды прилежного учения и здравого ума, – говорит он. – Изданные моей женой и признанные всеми учеными. А вот здесь они переведены еще одним прилежным учеником и переложены в прекрасную форму. Я горжусь тем, что моя жена и моя дочь – женщины большого ума и учености, ибо ум лишь украшает добрую женщину, а не мешает ей. А что ты приготовила для своей приемной матери? – спрашивает он Елизавету.

Девочка поворачивается ко мне и представляет мой подарок. Это еще одна переведенная книга, заботливо переплетенная и украшенная именем короля и моим собственным именем на обложке. Я радостно восклицаю и показываю ее королю. Тот открывает ее и видит название книги, написанное аккуратной рукой Елизаветы. Книга оказывается переводом на английский трудов по теологии мыслителя-реформата Жана Кальвина. Всего лишь несколько лет назад его книга была бы сочтена ересью, а теперь превратилась в подарок на Рождество. Эта трансформация прекрасно показывает, как многого мы добились: мало того, что эти мысли разрешено читать Елизавете, так теперь они становятся новой религией.

Король улыбается мне и говорит:

– Ты должна прочитать ее мне вслух и сказать, что ты об этом думаешь. Как и о том, как оцениваешь работу моей дочери.

* * *

Архиепископ Томас Кранмер приходит ко мне в мои покои в час индивидуальных занятий. Он говорит, что хотел бы прочитать нам проект реформ, которые хочет предложить королю, и будет признателен нам за наши мысли и предложения. Он бросает взгляд на принцессу Марию, сторонницу традиционной церкви, но та склоняет голову и говорит, что хороший епископ может предложить только хорошие реформы и что раз человек несовершенен, то и его деяния тоже не могут быть совершенными, а посему подлежат исправлениям.

Анна Клевская с интересом наблюдает за нами. Ее растили в лютеранстве, и она всегда мечтала донести это чистое ощущении веры и до Англии. Мне приходится прикладывать массу усилий, чтобы не показывать свое торжество. Это победа Господа, а не моя.

В углу моей приемной стоит небольшой лекторий, куда приходящие к нам проповедники кладут свои Библии и другие книги. Томас Кранмер устраивает на нем кипу своих бумаг и смотрит на нас всех с некоторым смущением.

– У меня такое впечатление, что я должен прочитать проповедь, – говорит он, улыбаясь.

– Мы будем этому только рады, – отзываюсь я. – К нам сюда приходило много проповедников, а вы, дорогой архиепископ, несомненно, величайший среди них. – Я старательно не смотрю на Анну Клевскую, приглашая архиепископа войти в свои комнаты. Если б я верила в силу исповеди, то мне пришлось бы сознаться в грехе гордыни.

– Благодарю вас, – отвечает он. – Но сегодня я сам хочу поучиться у вас. Я намерен внимательно просмотреть старую добрую мессу и убрать оттуда то, что было добавлено Церковью. Самое сложное здесь – отделить добавленное человеком, сохранив общий дух и намерения Господа.

Анна Сеймур и Екатерина Брэндон берут в руки шитье, но игле внимания не уделяют. Я же не делаю вид, что чем-то занята, а просто слушаю, сложив руки на коленях. Принцесса Елизавета, сидящая рядом со мною, немедленно копирует меня. Анна Клевская, рядом с нею, обвивает рукой узкие плечи девочки. Мне приходится подавить в себе крайне неприятную вспышку ревности. Она, конечно, все еще считает себя приемной матерью для Елизаветы. Она тоже любила это лишившееся матери дитя – но была ей матерью всего лишь несколько месяцев!