— И это вполне логично, — уточнила Роз.

— Да, до какой-то степени. Вот только посттравматический стресс похож на аллергическую реакцию, которая совершенно несоразмерна угрозе. Все равно как если бы эта женщина выхватывала газовый баллончик, едва уловив запах кожаной обивки, соснового освежителя воздуха или услышав уханье филина в ночи.

— Баллончик или пистолет, — уточнил Джеймс, глядя на Амайю.

— Стресс, — продолжала тетя, — вызывает в тех, кто от него страдает, необычайно высокий уровень тревожности, следствием чего становится поверхностный сон, ночные кошмары, раздражительность и иррациональные опасения снова подвергнуться нападению. Все это проявляется в необузданной ярости. Человек угрожает насилием другим людям с единственной целью защититься от нападения, которому, по его мнению, он подвергается. Потому что он снова и снова проживает травматичную ситуацию. Разумеется, не нападение как таковое, но всю боль и страх той ситуации, которая их породила. Солдаты, побывавшие на фронте, лишь один из примеров жертв посттравматического стресса.

— Когда мы вошли в кондитерскую, мне показалось, что я попал на представление в театре…

— Амайя проживала момент огромной опасности. И ее переживания были такими же острыми, как если бы все это происходило с ней сейчас, а не в далеком прошлом, — пояснила тетя, глядя на Амайю. — Моя бедная храбрая девочка. Она страдала и чувствовала все так же, как и в ту ночь.

— Но… — Джеймс снова посмотрел на Амайю, которая держала в другой руке белую чашку с дымящимся напитком, к которому она до сих пор не прикоснулась. — Вы хотите сказать, что то, что произошло сегодня ночью в кондитерской, вызвано эпизодом посттравматического стресса, который является защитной реакцией на сигналы, которые Амайя ассоциировала с угрозой смерти. Или, возможно, Амайя считает, что кто-то хочет ее убить…

Энграси кивнула, поднеся дрожащие руки ко рту.

— Но что его вызвало? Раньше с ней никогда ничего такого не происходило, — спросил Джеймс, с нежностью глядя на жену.

— Это могло быть все, что угодно. Подобный эпизод может быть спровоцирован любым сигналом, но я думаю, что на нее повлияло то, что она снова находится в Элисондо… Кондитерская, убийства девочек… Дело в том, что против нее тоже было совершено преступление. Это произошло много лет назад, когда ей было девять лет.

Джеймс посмотрел на Амайю, которая, казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Ты с девяти лет страдаешь от посттравматического стресса? — пронзительным голосом воскликнул он.

— Я ничего такого не помню, — ответила она. — Фактически за последние двадцать пять лет я ни разу не вспомнила о том, что произошло в ту ночь. Наверное, я так пыталась себя в этом убедить, что, в конце концов, поверила в то, что на самом деле ничего этого не было.

Джеймс взял из ее руки чашку с нетронутым чаем и поставил ее на стол. Затем он взял Амайю за руки и посмотрел ей в глаза.

Амайя улыбнулась ему, но опустила глаза, прежде чем продолжить:

— Когда мне было девять лет, я пришла однажды вечером в цех. Мать меня выследила и ударила стальной скалкой по голове. Когда я без сознания лежала на полу, она ударила меня второй раз. Затем она бросила меня в чан с мукой и высыпала на мое тело два мешка муки по пятьдесят килограммов каждый. Она сообщила об этом моему отцу только потому, что сочла меня мертвой. Поэтому я жила остаток моего детства с тетей.

Ее голос звучал безразлично и был лишен интонации, как будто они имели дело с психофонией из другого измерения.

Роз молча плакала, не сводя глаз с сестры.

— Бог ты мой, Амайя, почему ты мне об этом не рассказала? — ужаснулся Джеймс.

— Я не знаю. Поверь, за последние годы я об этом практически не вспоминала. Эти воспоминания скрывались где-то глубоко в подсознании. Кроме того, у меня всегда была наготове официальная версия того, что произошло. Я повторила ее столько раз, что сама начала в нее верить. Я думала, что все забыла. Кроме того, мне было очень… стыдно… Я ведь не такая, и я не хотела, чтобы ты подумал…

— Тебе нечего стыдиться, ты была маленькой девочкой, и та, которая должна была о тебе заботиться, причинила тебе боль. Ничего более жестокого я в своей жизни не слышал. Мне так жаль, милая, так жаль, что с тобой произошло нечто столь ужасное, но сейчас тебе уже никто не может сделать больно.

Амайя с улыбкой смотрела на него.

— Ты и представить себе не можешь, как хорошо я себя сейчас чувствую. У меня как будто гора с плеч свалилась. Помехи на пути, — вдруг произнесла она, вспомнив слова Дюпре. — Это также может быть фактором, вызывающим стресс. Когда я вернулась сюда, вернулись и воспоминания, а невозможность рассказать обо всем тебе легла на меня дополнительным грузом.

Джеймс немного отстранился, чтобы посмотреть на жену.

— И что будет теперь?

— А чего бы ты хотел?

— Амайя, я понимаю, что сейчас ты чувствуешь себя хорошо. Тебе кажется, что ты сбросила груз, который столько времени тащила на плечах. Но то, что ты вчера выхватила оружие, направив его на сестру, а затем проделала то же самое в кондитерской, это уже не шутки.

— Я знаю.

— Амайя, ты утратила самоконтроль.

— Ничего же не случилось.

— Но могло случиться. Как мы можем быть уверены, что подобная ситуация не повторится?

Амайя не ответила. Высвободившись из объятий Джеймса, она поднялась на ноги. Джеймс посмотрел на Энграси.

— Ты в этом специалист. Что нам делать?

— То, что мы делаем. Надо продолжать об этом говорить. Пусть Амайя рассказывает об этом, объясняет, что она при этом чувствует, делится переживаниями с теми, кто ее любит. Другой терапии не существует.

— Почему ты не применила этот метод, когда ей было девять лет? — с упреком в голосе спросил он.

Энграси тоже встала и подошла к камину, к которому прислонилась Амайя.

— Наверное, в глубине души я всегда надеялась на то, что она обо всем забыла. Я осыпала ее любовью. Стремилась сделать так, чтобы она забыла то, что с ней случилось, и больше никогда не вспоминала. Но как может девчушка перестать думать о той боли, которую ей намеренно причинила ее собственная мать? Как могла она не тосковать по поцелуям, которых она никогда не знала, по сказкам, которых ей никогда не рассказывали перед сном? — Энграси понизила голос почти до шепота, как будто ужасные и жестокие слова, которые она произносила, так причиняли меньше боли. — Я пыталась исполнить эту роль. Я укутывала ее каждую ночь, я заботилась о ней и любила ее, как никого никогда не любила. Бог мне свидетель, если бы у меня была моя собственная дочь, я не любила бы ее сильнее. И я молилась о том, чтобы она забыла, чтобы этот ужас не омрачил все ее детство. Иногда мы говорили о случившемся, которое называлось у нас «То, что произошло», потом она перестала это упоминать, и я отчаянно надеялась, что она уже никогда о нем не вспомнит. — Две крупные слезы скатились по ее щекам. — Я ошибалась, — дрожащим голосом закончила она.