Смахнула нахала.

Опять заплакали. Совсем близко. Вот за этой дюной. Забираться наверх было неудобно, песок под кедами скользил, гладкая подошва не держала.

– Здесь лежит клад, – пропели рядом.

У девчонки снова заметны были только глаза. Большие, темные, внимательные. И еще распущенные волосы. Лицо заплаканное. Показывает за бархан, куда-то в кусты.

– Пойдем покажу.

Светику совершенно не хотелось идти за девчонкой. Но песок сыпался, бархан словно сам сбрасывал ее со своей спины.

– Смотри! – Девчонка уже стояла около куста. – Ты мне понравилась, поэтому только тебе покажу. Один раз. Второго не будет.

Светик резко присела, не давая себе сползать вниз. Не будет она ничего смотреть. Она сейчас Глеба позовет!

Неожиданно заболела губа. Боль стрельнула в голову, отдалась в глаза. Она перестала видеть.

В голове все перевернулось. Уже не было солнца, не было песка, не было куста и девочки.

Было темно. Темноту добавляли обступившие ее со всех сторон деревья и что-то сумрачное, склонившееся над ней.

Болела губа. Болел отлежанный бок.

Но так хорошо помнилось закатное солнце, светлый песок, все эти следы. Девочка…

Девочка!

– Тебе здесь правда нравится? – промурлыкала она напоследок.

Слова ее стояли в ушах. И так не вязались непроглядная ночь сейчас и яркий закат вот только что, пять минут назад.

Песок…

Это был сон. Они опять уснули ночью! Где Глеб?

Светик приподнялась, почувствовала, как за шиворотом у нее что-то посыпалось. В ужасе решила, что оказалась на муравейнике, что это муравьи устроили контрольную пробежку под футболкой.

Сунула руку за шиворот.

Песок.

И в кедах. И в карманах.

Шарахнулась, больно ударилась спиной обо что-то острое и твердое.

Крест. Слегка наклонившийся, словно протянувший свои руки-перекладину к Светику.

Это она на кладбище, что ли?

На кладбище!

Разом вспомнился сон. Сейчас закопают! Поймают и закопают! И даже хуже – могила готова, в нее осталось шагнуть. Ударят и сбросят. С какой стороны подойдут?

– Мамочка! Мамочка! Мамочка! – зашептала Светик, крутясь на месте. Паника сдавила виски, не давала смотреть.

Кресты, кресты, со всех сторон кресты. Куда бежать?

– Ой, мамочка!

От страха Светик превратилась в точку. В маленькую незаметную точку. И эту точку, как в игре, надо было вывести из лабиринта.

Тело не чувствовала, ноги не чувствовала. Все сосредоточилось в голове.

– Ой, мамочки, – твердила как заклинание.

На цыпочках проскочила один участок, другой. Под ногами оказалось что-то твердое.

Пусть будет тропинка!

Мелко-мелко переступая, боясь споткнуться, боясь сделать лишнее движение – а потому и дышала также мелко-мелко, – бежала, не в силах оторвать взгляд от мысков кед. Больше ничего не было, только они. От страха сил хватало только на одно – смотреть под ноги. Может быть, из-под каждого надгробия к ней тянулся покойник, может быть, через каждую оградку перебирался призрак – всего этого Светик не замечала.

– Тихо, тихо, – шептала сама себе. – Вот так, вот так, – подбадривала, когда казалось, что все делает правильно, когда одна нога не задевала за другую.

Что-то черное справа. Какой-то шорох сзади.

Мелькнул огромный желтый крест. Совершенно неожиданный здесь. И главное – неуместный.

Но крест стороной, стороной, тропинка идет правее, деревья расступаются, становится светлее. Одинокие елочки, невысокая трава. Слева что-то светлое.

Это, наверное, дом. Там – люди!

Светик из точки становится больше. Уже появляется голова, уже чувствуются руки, уже ноги ступают уверенней.

Белая пристройка к основному зданию. Выбитые окна. Крыша с торчащими балками.

Светик еще бежит, но глаз не может оторвать от этого страшного зрелища.

Крыло здания сильно выдается вперед, а за ним вправо тянется основной корпус. Входное отверстие без дверей, черные прогалы окон. А чуть дальше тянется еще одно крыло.

Светику разом стало жарко, потому что она поняла – вместо того чтобы привести ее к дороге, а оттуда к дюнам, тропа привела ее к коровнику. Тому самому коровнику, где когда-то было много-много коров. Тому самому коровнику, на котором работал дядя Лёка и по дороге к которому спал на кладбище, забравшись на свиловатую сосну и обняв ствол руками.

– Весело было! – сказал тогда дядя Лёка.

Вариант был хороший: идти обратно, найти сосну (в темноте, где все деревья одинаковые), залезть (Бэтмен начинает в этот момент завидовать), обхватить ствол руками (а там такой ствол, что трое обнимать будут – не дотянутся) и уснуть (три раза! а еще потом пять раз упасть).

Показалось – брякнул колокольчик.

Ну конечно! Если уж идти призраками коров, то отсюда!

Тогда нужен второй вариант – бежать домой!

Попятилась. Елка встретила иголками в спину. Светик спряталась за нее.

Жар растекся по телу, сделал тяжелыми руки и ноги. Но садиться и отдыхать было рано. Поймают, закопают!

«Тук-тук» – гулко ударил медный колокольчик.

Нет, это, конечно, весело – по ночам ловить призраков, днем гулять по кладбищам и слушать заупокойные истории.

Светик попыталась улыбнуться и тут же чуть не завизжала, потому что плеча ее кто-то коснулся.

Крутанулась.

Елка гладит ее по спине. Вот отрастила лапы!

И увидела! Если бы не повернулась, не заметила. Тропа. Бежит вдоль леса, у подошвы холма, теряется в елках.

Конечно! Не все дороги ведут через кладбище! Нормальные люди ходят кругом.

И Светик пошла. Не пошла – побежала.

Так сильно сжала кулаки, что почувствовала – ногтями впилась в ладонь. Но не разжимала, этим поддерживая саму себя, словно за перила ухватилась. Держалась и поэтому не падала.

Справа, с холма, катилась на нее темнота, катился холод, катился страх. Но она быстро бежала – никто за ней не поспевал, даже если и собирался вылезти из могилы и мило пообщаться.

Тропа вывела к кромке леса. Теперь направо – к дому дяди Лёки, налево – через лес к отворотке на дюны.

Хорошо натоптанная, наезженная дорога была неплохо видна. Все ее кочки, все ухабы, все ямы. Светик бежала, чувствуя себя уже не точкой, а струной – ноги, руки, голова. «Мамочка, мамочка, мамочка!» – звенело в этой голове. «Дон, дон, дон!» – работали ноги, выдавая чистый уверенный звук. Руки подхватывали.