— Тебе настолько необходимо быть сейчас с принцессой? — спросила Пиппа. — Объясни ей, что произошло, и она, наверное, поймет.

— Я не могу этого сделать, Пиппа, потому что боюсь, что и до Брайанстонов какими‑то путями дойдет известие.

Как видно, Пиппа была не только мудра, но и проницательна, потому что покачала головой и заявила:

— Все это так, только, думаю, у тебя что‑то еще на уме. Ладно, молчу и ни о чем не спрашиваю. Меня утешает то, что ты доверила именно мне сообщить маме и лорду Хью главное.

Эллен уже металась по комнате, собирая пожитки, еду, засовывая в корзину рыжего кота.

Пен приподняла сына, он был совсем сонный. Она поцеловала его в макушку, с наслаждением вдыхая чистый детский запах. Совсем не такой, как в те минуты, когда впервые увидела это крошечное существо.

— Лучше, если мы поскорей уедем отсюда, верно? — сказала Пиппа, пытаясь взять Филиппа из рук Пен.

Эллен завернула Чарлза, готовя его к дороге.

— Да, — сказала Пен, не в силах расстаться с ребенком. — Нет! — вдруг воскликнула она. — Нет… Я не могу никому отдать его! Забери Чарлза к маме, а Филиппа я привезу, как только смогу.

— Но, Пен… — в растерянности проговорила Пиппа. — Как ты сумеешь смотреть за ним?.. Ведь… — Она умолкла, потом наклонилась к уху сестры и сказала:

— Уверена, ты вправе поступить так после всего… Мы будем ждать тебя в любое время. — Она поцеловала Пен. — И никогда… никогда больше никто из нас не осмелится с тобой спорить…

В голосе у нее были слезы, а Пен улыбнулась: как все это похоже на ее сестру — эти молниеносные смены настроения, шутки со слезами в глазах.

Пиппа и Эллен ушли, Пен с ребенком на руках подошла к окну. Как она объяснит это принцессе? И что скажут Робин и Оуэн? Но ей было сейчас безразлично: это ее сын. И он должен находиться с ней.

— От него надо избавиться! — заявила леди Брайанстон, вышагивая мужской поступью из угла в угол библиотеки.

— Но как, мадам? — возразил Майлз.

Зная свою мать, он понимал, что она выражается не образно, а вполне определенно, и это его удивляло и беспокоило. Одно дело хитрый маневр, обман, и совсем другое — убийство.

— Мне безразлично как). — огрызнулась она. — Придумай и сделай!

— Но ведь никто не может знать, где он находится. Где‑то в районе публичных домов, в Саутуорке. Но где именно? Он погребен там надежней, чем под землей.

— Нужно было покончить со всем этим еще при его рождении. — Она наконец остановилась возле стола, ее рука машинально опустилась на тяжеловесное мраморное пресс‑папье в форме головы льва. — Если бы ты держал язык за зубами, Майлз! Кто тебя тянул бежать за ней и болтать, что она ничего не докажет? Глупец!

Майлз вздохнул и ничего не ответил. После того как они уехали из Гринвича, мать без устали ругала его, наделяя всякими нелестными прозвищами, и он знал, что, в сущности, она права. Поведение Пен было вызывающим, впервые за два с лишним года. Такое не могло быть случайным.

— Что она знает? Что она может знать? — продолжала твердить леди Брайанстон, вновь начиная мерить шагами комнату.

Отходя от стола, она схватила лежавший там нож для разрезания бумаги, и Майлз невольно постарался не попасться ей на пути, хотя не мог припомнить, чтобы она когда‑нибудь, даже в раннем детстве, применяла физическое воздействие. Если и делала это, то с помощью других людей.

— От него необходимо избавиться! — повторила она. — Он единственное свидетельство, которое всегда будет дня нас угрозой.

— Вы так не думали, мадам, в течение двух с лишним лет, — осмелился сказать Майлз.

— Потому что полагала, мы больше никогда о нем не услышим. Но видимо, Пен, как ни странно, удалось что‑то разузнать. Если ей повезет и дальше, вся история может выплыть наружу.

— Но что же делать?.. Что?

— Придумай хоть раз что‑нибудь путное!

В ее голосе звучали истеричные нотки. Это испугало Майлза больше, чем вечные попреки и разносы.

— Хорошо, мадам, — сказал он и поспешил удалиться.

Леди Брайанстон, оставшись одна, остановилась перед камином, над которым висел портрет старшего сына. Да, подумала она, у Филиппа по крайней мере были мозги в голове. Но он никогда не хотел ее слушаться. Ни в чем. С самого детства. Всегда шел своей дорогой, сообразуясь с собственной совестью, и женился на женщине, которая была такой же, как он. Оба упрямцы, непокладистые, напрочь лишенные честолюбия; а разве можно без него чего‑либо добиться на этом свете?

Ох, если бы Филипп с его умом был более управляемым… Она вздохнула и покачала головой.

— Милорд герцог…

Робин приблизился к Нортумберленду. Это происходило в комнате, где обычно собирался королевский совет и где герцог в задумчивости стоял возле окна.

— Да, Робин… Ты одумался?

— Я говорил с моей сестрой, милорд. Она с удовольствием готова выполнить ваши распоряжения.

— Так я и думал. Кстати, она сама успела сказать мне об этом. Уверен, что ваше недостойное поведение, мой дорогой, было случайной вспышкой. Временным помрачением ума, не так ли?

Робин опустил голову.

— Да, и прошу за это прощения, милорд. На какой‑то момент я забыл о своем долге. На меня словно что‑то нашло.

Герцог милостиво кивнул.

— Ты прощен, Робин.

— Как здоровье короля, милорд?

— Плохо… очень плохо.

— Заботы травницы не принесли облегчения?

— Ему стало хуже.

— Мы богобоязненные люди, наша семья, милорд, — осторожно сказал Робин, — и не очень верим тем, которые занимаются такими делами, как мистрис Гудлоу. Она пользовала мужа моей сестры, который безвременно умер, как вы знаете, а также занималась лечением самой сестры, после чего у той были неполадки с родами. Несмотря на все старания лекарки.

— Так я и понял. — Герцог пристально смотрел на говорившего. — Однако леди Брайанстон упорно рекомендовала ее.

— Что ж, — уклончиво проговорил Робин, — верить и надеяться может каждый.

— Пожалуй. Леди Пен намекала на то же самое.

— Моя сестра, милорд, как я уже сказал, боголюбива и осторожна. Леди Брайанстон, — он улыбнулся, — намного смелее, и решительнее.

— Ты так считаешь?

— А как еще назвать, милорд, то, что она ввела свою подопечную в спальню больного короля? — Робин помолчал. — Разве это не свидетельствует о смелости и самой дамы, и ее младшего сына?

— Я тоже заметил это, — сухо сказал герцог, глядя в окно, откуда открывался вид на реку, освещенную скупыми лучами солнца.