Дрю осторожно держала снимки тонкими ухоженными пальцами. Обе фотографии были немного помяты, согнуты по уголкам, но не потеряли четкости изображения. На первой две пары сидели на диване. Лица — счастливые, довольные.

— Это ведь Нина Ревская? — спросила Дрю. — Какая элегантная женщина! Она не особо изменилась. Ее лицо постарело, конечно, и… посуровело. А это ее муж?

— Да. Это Виктор Ельсин.

Мужчина выглядел человеком сильным духом, смелым и веселым. Он сидел в углу дивана, небрежно зажав в пальцах сигарету. Рядом с ним — Нина Ревская. По сравнению с мужем она смотрелась слишком уж по-светски: плечи расправлены, шея выпрямлена, в улыбке — легкое лукавство.

На другом конце дивана сидел мужчина, которого Григорий благодаря счастливой случайности смог идентифицировать как Аарона Герштейна. Небольшая косоглазость помогла в этом.

— А это его друг, выдающийся композитор.

В поисках сведений, которые были доступны, о судьбе Виктора Ельсина, Григорий еще в первый год своих студенческих исследований пришел к выводу, что арест поэта каким-то образом связан с арестом Герштейна. Читая о советском композиторе, он узнал в нем человека на фотографии.

— Его долго травили.

— Преследовали? За что?

— Обыкновенный антисемитизм. После образования в сорок восьмом году государства Израиль Сталин решил, что у него появился новый враг. Он старел, паранойя прогрессировала, а Израиль был союзником Соединенных Штатов. Поэтому он развернул в стране кампанию антисемитизма. В результате пострадали такие люди, как Герштейн.

На фотографии мужчина улыбался. Рядом, прижимаясь к нему, сидела красивая женщина с большими темными глазами. Григорий потратил много времени на поиски, прежде чем догадался, кто она. Только после кропотливых исследований он узнал, что Герштейн был женат на партийной активистке, сотруднице отдела образования города Москвы.

Дрю как зачарованная не могла оторвать взгляда от фотографии.

— Изумительно! — наконец сказала она. — В этой фотографии — столько жизни! Кажется, что эти люди еще среди нас. Посмотрите на их лица. Они любят друг друга.

На ее лице появилось грустное, даже суровое выражение.

— Вскоре после того как сделали этот снимок, обоих мужчин арестовали. Через год, самое большее через два, — чувствуя себя «убийцей оптимизма», сказал Григорий.

— А Нина Ревская сбежала из страны, — кивнула головой Дрю. — Что стало с женой Герштейна? Вы знаете?

— Нет. Но, скорее всего, ее тоже объявили врагом народа.

Дрю тяжело вздохнула. Она все еще не могла отвести глаз от фотографии.

— Она была очень красивой.

Григорий не сдержался и сказал, что женщина со снимка очень похожа на Дрю.

— Спасибо за комплимент.

Ее глаза светились радостью. Дрю хотелось сказать ему что-нибудь приятное в ответ, но вместо этого она посмотрела на другую фотографию.

Снимали на природе, похоже на даче. На фотографии были запечатлены Нина Ревская, Виктор Ельсин и еще одна женщина. Нина и Виктор выглядели куда серьезнее, чем на первом фото. В их позах читалось напряжение. Глаза усталые, а под ними — синева. Худая длинношеяя женщина рядом с ними, напротив, улыбалась беззаботной улыбкой. Когда-то на фотографии был и четвертый человек, мужчина, но его отрезали ножницами. Осталась только часть руки.

— Кто-то решил, что он лишний, — сказала Дрю.

— Да. Возможно, фотография не помещалась в рамку.

— А вы знаете, кто эта женщина?

— Нет.

Григорий просмотрел сотни фотографий, имеющих отношение к Ельсину и Ревской, но так и не смог найти на них эту женщину.

Дрю внимательно разглядывала снимок.

— Известно, что с ним стало?

— Виктора Ельсина направили в Воркутинский лагерь, где он спустя несколько лет умер. Страшная судьба.

Взглянув на снимок, женщина спросила:

— Откуда у вас эти фотографии? Ваша семья каким-то образом связана с этими людьми?

Григорий произнес заранее подготовленный ответ:

— Длинная история. Много лет назад ко мне в руки попала женская сумка с фотографиями и письмами, которые я вам показывал. — Помедлив, он добавил: — А еще там был янтарный кулон.

— А кому принадлежала сумка?

Он хотел сказать: «Балерине, моей биологической матери», но не посмел. Почему? Сказав Дрю правду, он бы полностью открылся перед ней. Глупо думать, что можно вот так просто выложить все.

— Одному моему родственнику, — злясь на себя за трусость, сказал Григорий. — Его усыновили. Он говорил, что ему сказали, будто бы его биологическая мать балерина умерла.

Глаза Дрю широко распахнулись, а рот слегка приоткрылся.

— Вы думаете… его биологическая мать… балерина.

Григорий почти читал ее мысли.

— Вот почему вы хотели показать Нине Ревской эти бумаги?

— Да. Хотел.

Дрю еще немного подумала.

— А если я покажу их Ревской?

— Согласен. Вам может повезти больше, чем мне. Но, Дрю, поймите меня правильно… Я показал эти фотографии не для того, чтобы вы помогли мне. Надеюсь, вы понимаете. Я рассказал вам о них только потому, что чувствую, что могу вам довериться. Я хочу, чтобы вы знали об их существовании и причине, почему они оказались у меня. — Григорий чувствовал себя неуверенно. — Я подумал, что, поскольку вы подготавливаете аукцион, для вас эта информация будет представлять определенный интерес.

В глазах Дрю застыл немой вопрос. Она явно о чем-то раздумывала.

«Почему бы не сказать ей, кем на самом деле был усыновленный ребенок?»

Но нет, пока не надо.

— Почему я выставил кулон на аукцион…

Григорий начал свой рассказ с ноября, припадавшего на вторую годовщину смерти Кристины. Помимо воли его рассказ превратился в исповедь убитого горем вдовца, который, как оказалось, любил свою жену больше, чем думал при ее жизни. Ведь брак нивелирует чувства, а долгий брак неизбежно имеет свои взлеты и падения. Он говорил о постепенном увядании Кристины, о том, как менялось ее лицо, утрачивая дорогие черты. Все это время Дрю сидела неподвижно, сохраняя на лице бесстрастное выражение. Григорий рассказал о печали, которую испытывал после смерти приемных родителей. Он пронес ее через всю жизнь, и вот теперь Кристина. Только похоронив ее, Григорий в полной мере осознал, насколько важны семейные связи, какое огромное значение имеет любовь в жизни. А она коротка, поэтому Григорий решил действовать. Нина Ревская была еще жива, и…

— Я написал ей письмо и вложил в конверт фотографию кулона. Он уникален. Такого нет больше нигде в целом свете, и я не сомневался, что Ревская его узнает.