* * *

– Расскажи-ка еще раз, где и когда ты нашел этого младенца? – хмурясь, спросил Дорсон.

– Вчера, в кустах, у развалин дома моего старого господина, – ответил Пеннат. – Очевидно, мать бросила его сразу после родов.

– И кто, по-твоему, может быть его матерью?

– Не из галлов, это точно. Ребенок слишком красив, чтобы быть галлом, как ты думаешь?

Дорсон внимательно осмотрел ребенка.

– Действительно, симпатичный малыш. И больно уж крохотный для галла! Выходит, это ребенок какой-то вернувшейся римлянки?

– Моя интуиция подсказывает это. Матери, несомненно, пришлось нелегко в изгнании, возможно, она лишилась мужа. Когда вернулась в город и увидела, что лишилась всего и даже родной дом сожжен или лежит в руинах, наверное, решила, что вырастить малыша ей не под силу. Вот еще одно страшное последствие нашествия галлов: женщины Рима настолько объяты страхом и неуверенностью, что бросают своих детей! А дитя чудесное, просто красавчик!

– Тебе, похоже, очень полюбился этот младенец, Пеннат.

– В нем есть нечто особенное. Разве ты не чувствуешь? По-моему, то, что мне выпало найти этого ребенка в тот самый день, когда ушли галлы и вернулись римляне, – это знак свыше, залог того, что город возродится заново, что его самые лучшие годы впереди.

– Странно слышать столь благочестивые слова от тебя, Пеннат.

– Я изменился после месяцев на Капитолии.

– Ты будешь свободным человеком, если я имею хоть какое-то влияние в этих вопросах. Ты сопровождал меня, когда я совершал жертвоприношение на Квиринале. Ты сражался рядом со мной, когда галлы забрались на вершину и напугали священных гусей. Ты в полной мере заслужил свободу, тем более что твой господин умер и больше не нуждается в тебе. Я собираюсь обратиться к его наследникам, заплатить им и позаботиться о том, чтобы они тебя освободили. Что ты скажешь на это, Пеннат?

– Боги, несомненно, благоволят мне, ведь я спас этого ребенка и получил обещание от тебя – и все это всего за два дня! Но…

– В чем дело, Пеннат? Говори!

– Если ты и вправду хочешь наградить смиренного раба за его услугу на Капитолии, у меня есть другая просьба. Не столько за себя – ибо кто я, если не порвавшаяся нить в великом ковре, сотканном парками? – но за этого беспомощного невинного ребенка.

Дорсон поджал губы.

– Продолжай.

– Какой мне прок от свободы? Предоставленный сам себе в таком опустошенном городе, простой малый вроде меня, скорее всего, умрет с голоду. Я бы предпочел, чтобы ты выкупил меня и оставил у себя как своего раба. Обещаю тебе, что каждый день буду стараться доказать свою полезность и оправдать твое доверие. Для меня честь быть рабом храбрейшего потомка храбрейшего римского рода. И если когда-нибудь, после многих лет верной службы, ты сочтешь уместным отпустить меня на волю, я буду с гордостью носить имя свободного человека, вольноотпущенника, которое чтило бы своего бывшего господина: Гай Фабий Дорсон Пеннат.

Дорсон вовсе не был неуязвим для лести, даже со стороны раба.

– Я понял тебя и буду рад выполнить твою просьбу. Ты будешь главным над всеми рабами в моем доме и моим доверенным другом.

– А еще, хотя я знаю, что это не совсем обычная просьба, я прошу, чтобы ты усыновил этого найденыша и воспитал как собственного сына, – выпалил Пеннат.

На лице Дорсона изобразилось изумление, но Пеннат гнул свое.

– Разве не было подобных прецедентов в древности? Ромул и Рем были найденышами, но великое наводнение, отхлынув, оставило их колыбель. Так и галльский потоп, схлынув с нашей земли, оставил этого ребенка. Фаустул усыновил близнецов и никогда не пожалел об этом, ибо того хотели боги. И ты, безусловно, не пожалеешь о том, что усыновил этого найденыша.

Дорсон поднял бровь. Почему Пеннат проявляет такой интерес к этому ребенку? Он утверждает, что видит в этом новорожденном знамение, но видеть знамение и склоняться перед волей богов совсем не в характере Пенната, если, конечно, пребывание в осаде на Капитолии действительно не преобразило его.

Куда более вероятна какая-то личная заинтересованность. Дорсон произвел в уме нехитрые арифметические действия. Оккупация и осада продолжались семь месяцев, нормальная беременность длится около девяти месяцев. Нетрудно предположить, что Пеннат наслаждался любовной интрижкой незадолго до прихода галлов, а потом, во время оккупации, оказался разлученным со своей возлюбленной – скорее всего, рабыней, но, может быть, и свободной женщиной, возможно даже высокого происхождения. И вот, спустившись с Капитолия, Пеннат узнал, что стал отцом новорожденного. Мать, рабыня она или свободная, почувствовала необходимость избавиться от ребенка, и теперь хитрый раб хочет таким способом сделать своего незаконного отпрыска сыном Фабия!

Дорсон почувствовал подступающий гнев и совсем уж было решил потребовать от Пенната раскрыть всю правду. Однако боги выражают свою волю неисповедимыми путями, используя в качестве слепых орудий и сомневающихся, и неверующих, и даже рабов. Может быть, Пеннат и намеревался устроить судьбу своего ребенка, обхитрив нового господина, но не исключено, что на самом деле боги побудили обоих людей поступить именно так, как им, богам, было угодно.

Дорсон вспомнил долгую прогулку с Капитолия на Квиринал, когда позади него шел Пеннат. Сейчас при одном воспоминании об этой безумно опасной вылазке у него захватывало дух, но, с другой стороны, то было лучшее из всего, что он когда-либо делал. Этот поступок прославил его навсегда: имя его будут произносить с почтением до конца дней и после его смерти. В тот день Дорсон стал бессмертным, но ведь Пеннат проделал вместе с ним каждый шаг того страшного пути, поддерживая смелость в нем и не выказывая ни малейшего страха. Пеннат сделал не меньше, чем Дорсон, однако потомки о нем помнить не будут. Разве он не в долгу перед Пеннатом? Конечно, в долгу, причем для оплаты его требуется поступок не менее решительный, чем тогдашняя прогулка на Квиринал.

Дорсон серьезно кивнул:

– Хорошо, Пеннат. Я усыновлю твоего… я усыновлю этого ребенка.

Он взял малыша на руки и улыбнулся ему, а потом, увидев изумление на лице Пенната, громко рассмеялся.

– Разве ты не ожидал, что я соглашусь?

– Я надеялся… мечтал… молился… – Пеннат упал на колени, схватил руку Дорсона и поцеловал ее. – Да благословят тебя боги, господин!

Его рука непроизвольно потянулась к Фасцину, но пальцы коснулись лишь голой груди, поскольку талисман был отдан Пинарии.

* * *

Беженцы постепенно возвращались в Рим. Мало-помалу в разоренном городе снова восстановился порядок. Собрался сенат, приступили к своим обязанностям магистраты. И почти сразу же снова был поднят пресловутый вейский вопрос, с которым Камилл был исполнен решимости разделаться раз и навсегда.

Несколько наиболее радикальных народных трибунов заявляли, что город настолько разрушен и священные места настолько осквернены галлами, что восстанавливать Рим не имеет смысла. Лучше его просто покинуть. Они предлагали всему населению немедля переселиться в Вейи, где многие беженцы нашли пристанище во время оккупации и даже успели обжиться. Проигнорировав все другие возможности, Камилл ухватился за этот аргумент и решил оформить спор как предложение: все или ничего. Как поступят граждане: полностью бросят Рим и переселятся в Вейи или разберут Вейи по камушкам, чтобы отстроить Рим заново?