Старина Джеки.

Этот срок может стать и последним.

Окно. Сэмми открывает его. Глубоко дышит. Ветер и проливной дождь. Не лучшее время куда-то тащиться. А ты опять напортачил, опять напортачил. Вот что ты сделал. Что-то еще там было, друг, точно тебе говорю, что там было еще? А, на хер, статистика, процент самоубийств, Сэмми никогда обидчивым ублюдком не был, это во-первых. Знаешь, чего он сейчас хочет? Банку долбаного пива. Так что не боись. У него во рту пересохло, сухость у него. Знаешь, что это значит, это значит, что его жажда мучает. Хрен с твоим кофе, и хрен с твоим чаем, и хрен с твоим долбаным молоком, даже если ты такой, на хер, везучий, на хер, что у тебя имеются все эти долбаные припасы, друг, ты меня понял. Плюс табака не осталось.

И правда. Он берет кисет, шарит внутри, на одну самокрутку и то еле хватит. Значит, придется выйти, купить еще, еще пол-унции. С курением он точно завяжет, но только время для этого пока не пришло, вот когда голова будет ясная, когда он залезет в долбаный автобус, вот тогда он и выбросит в окно весь табак, какой у него останется. Потому что в следующий раз, когда он выйдет из дому, то выйдет он ровно для этого, чтобы смыться, общий привет. Вот так вот. Так что ладно, такие дела, полная ясность. Со всякой там мутотенью покончено. Ты принял решение, уж какое оно ни есть, но что бы ты ни решил, пора делать то, что решил делать.

Сэмми издает притворный стон, затыкает пальцами уши, забрасывает на кушетку ноги, вытягивается.

Одно, во всяком случае, ясно; они бы ее нашли, сейчас уже нашли бы. Они ребята шустрые, они бы все выяснили. И это было бы хорошо. По крайности, ты бы знал что к чему. Все эти тайны, если тут есть какие-то тайны – я к тому, что это же их долбаная работа разгадывать долбаные тайны.

Что-то звякает. Похоже, опять почтовая прорезь. Кто-то лезет в нее, подглядывает; скорее всего, ерзаный фараон, а то еще торчок, которому на дозу не хватает.

Сэмми улыбнулся, сел и заорал: Але, ты, козел недоделанный! Как тебе это ясное раннее утро? Птички, на хер, еще не чирикают! Он рассмеялся. Потом повернулся набок, лицом к спинке кушетки, сунул руку под голову. Скорее хихиканье, чем смех – собственно, ни на какой смех это не похоже; и даже не хихиканье, а долбаный скулеж, вот именно; вот до чего он докатился, друг, до скулежа. И хрен с ним. По крайности, он жив, жив. И может делать все, что хочет. При условии, что делать это он будет быстро. А для этого план нужен, не бросаться же вперед очертя голову.

Ну, значит, ладно, складывается все не так чтобы здорово, однако тебе остается только одно – пробиваться вперед, нужно пробиваться вперед. Это еще, городское трудоустройство; он о них точно скоро услышит; они его вытащат из дому и загонят на какую-нибудь сраную стройку, на леса, тачку катать, да они готовы его и по доске заставить ходить, ублюдки долбаные, в любви и на войне все средства хороши. Потому что, пока тянется дело, он так и будет считаться полностью трудоспособным, годным к строевой. Пока не перерегистрируется. А перерегистрировать его как нетрудоспособного они не станут, это уж будьте благонадежны. Вот и придется ему корячиться на ощупь на какой-нибудь сраной стройке, хороши шутки! От людей вроде Алли просто в смех кидает, ей-богу; Сэмми таких повидал будь здоров, и в тюрьме, и на воле. Играй по правилам, и пусть они все сдохнут; такой у них девиз; и бери свое, пока дают. Блестящие юристы, мать их. Идиоты долбаные, друг, вот кто они такие, точно тебе говорю, кроме шуток. Нет, Сэмми ж не утверждает, будто он самый умный, просто у него кой-какой опыт имеется. Насчет этих мудаков-оптимистов.

Ну и пусть они себе стену лбом прошибают.

Надо было ему в каменщики податься. Он бы справился, не боись. Видел бы ты, с какими мудаками ему приходилось работать!

Может, если с глазами наладится. Если б он смог умотать в Англию. И просто отдохнуть, дать организму прийти в себя. Придется, правда, всякие там бумажки собирать. Но это не сложно, были б денежки. Есть одно дельце, которое может их принести, но там придется вложить несколько монет, а их у него нет, аванс нужен; потому-то он и взял эти рубашки; потому и этот долбаный дурак Тэм – дай ему бог здоровья, но как же можно быть таким дураком, на хер. Ладно. Есть вещи…

Просто вдруг вылетает из головы. Куда они все деваются? Целая куча забытых мыслей, и снов, и

хрен знает что.

Вот этим они тебя и душат; все их гребаные протоколы и процедуры, все придумано для того, чтобы не дать тебе дышать, чтобы тебя остановить; чтобы ты не ходил, и не дышал, и рта не раскрывал; стой в строю и не шевелись: просто стой, на хер, пока не получишь другого приказа. Эй, я тебе скажу, когда шевелиться, лады? и чтоб я даже не видел, как ты дышишь, недоделок долбаный, даю тебе тридцать секунд, двадцать уже прошло.

Элен не понимала. Думала, что понимает, а не понимала. Она вроде Алли. То-то и оно: она думала не так, как ее мужчина, она думала, как его гребаный поверенный, понимаешь, о чем я, в том-то вся и штука, думала, как поверенный Сэмми, а не как Сэмми, не как он сам.

Смешно, но приходится согласиться, признаться себе самому, что все они держат его за дурака. Держат-держат. И не важно, что опыта-то у него вон сколько; в их глазах он так и остается лохом. Ну и прекрасно. Тебя это только радует. Особенно когда тебе туго приходится, тебя это веселит, – что все они тебя, блин, за идиота держат. Ладно. Но если бы Джеки Миллиган вошел сейчас в дверь и сказал: Хочешь малость подзаработать? Сэмми ответил бы: Да, приятель, нет проблем, проще простого, куда двигать-то, на юг, на север, куда скажешь, какая, на хер, разница, Сэмми с тобой, на этот счет не боись: и ну их в жопу, в жопу, всем скопом. Я вам нужен? Так приходите и берите меня!

Сэмми разминает запястья, оба сустава ноют. Вот бы на них поглядеть. Может, он их отлежал. На них, наверное, красные отметины остались. Ты даже тела своего увидеть не можешь. В последний раз видел его…

Господи, когда ж это было? не может вспомнить. Да и какая разница. Сейчас он ничего видеть не может, вот что важно. Сэмми встает, ставит кассету.

Старина Джордж Джонс; ну и чего, друг, ну и ладно, и хрен с ним.

Точно, в последний раз он видел себя перед тем, как Элен пошла прогуляться, перед тем, как он отправился кожаны тырить. Хотя нет, в самый последний раз он увидел себя в одном из зеркал в полный рост, в том долбаном магазине одежды! Такие дела, друг, поэзия движения.

Нога-то небось так в кутузке и сидит. Выпускать его им никакой нужды нет, вот он и сидит, гадая, что это на него такое свалилось. Сэмми на него свалился. Ладно, это все херня, которой они пытаются тебе голову забить. Ладно. Ах, как это нечестно, понимаешь, о чем я, бедный Нога, друг, он же никому ничего плохого не сделал.

Чего во всем этом не хватало, так это доверия. Вот что худо. Крайне раздражающее поведение. Тот же Тэм знал Сэмми достаточно долго, чтобы не дать себя провести. Уж на это-то он был вправе рассчитывать. Если бы он мог его предупредить, так и предупредил бы; и конец истории – вон Ноге ничего объяснять было не нужно. И как теперь быть, Тэм как раз тот человек, который распоряжается товаром. Иногда только дивиться и остается, этому самому менталитету. Мелочь, конечно, но Сэмми об этом и раньше думал; воры и барыги, за все приходится платить.