подталкивал, подгонял, напоил… Стоп! Синицын перед уходом сказал ему: «Двинули, а то меня один клиент поджидает с известием». Клиент, то есть осведомитель. Но ни с каким «клиентом» Синицын не встречался и водки намеренно взял много, чтобы его крепко подпоить. Потому что что? Потому что знал: Лесневский оригинал подсунет ему в ящик, где его найдет Тракман, и само собой сфабрикуется обвинение:

Если б Паша хотя бы догадывался, какой суровой каре его подвергнут, он бы в ножки кинулся и быстро бы все объяснил начальнику. Он не знал, что Синицын еще раньше провел свою работу и посеял страшные подозрения в уме Тракмана относительно Брауде. И действительно: капитан уже две недели следит за Каламатиано, а ни одной явки, ни одной встречи грека с его агентами или вообще с кем-либо из русских не зафиксировано, а постоянные проколы Паши: то влез в квартиру английского консула, то просидел целый день у не ведомой никому четырнадцатой квартиры, а потом еще неделю разбирался с ее жильцами — Синицын еще не знал, что хотел арестовать чекиста Головачева, — все это наводило на грустные мысли: либо Брауде вообще непригоден к работе в Военконтроле, либо тут сознательный саботаж. Тракман согласился со вторым: саботажа завуалированной форме, потому что пройти школу фронтовой разведки и допускать такие промахи может только идиот, а Паша производит впечатление неглупого человека.

У Синицына был и дальний прицел в этих тактических разговорах с Тракманом: убрать Брауде лишь полдела. Ефим Львович хотел, чтобы Тракман поручил слежку за американцем Лесневскому. Во-первых, это рост по службе, во-вторых, свой человек начнет осуществлять контроль, и Пете необязательно ежедневно следить за Ксенофоном. Пару раз в неделю они бы собирались все вместе и сочиняли маршруты американского шпиона. Синицын бы уговорил Каламатиано кого-нибудь сдать Пете. Это произвело бы выгодное впечатление на Тракмана и укрепило бы репутацию Лесневского.

Последним толчком в принятии столь сурового решения Тракманом послужил разговор с Троцким, происшедший накануне. Наркомвоенмор выполнял указание Ленина, обеспокоенного столь сильным приливом старых военных кадров в Красную Армию. Вождь боялся, что царские офицеры в какой-то момент дрогнут и повернут оружие против них же или начнут тайно работать на Деникина, производя секретные диверсии и разглашая штабные планы. Поэтому он попросил Троцкого еще раз тщательно проверить всех старых офицеров, проанализировать то, как они сейчас работают, и почистить некоторые особо важные органы, как Генштаб, разведку, аппарат чусоснабарма, как называли чрезвычайного уполномоченного по снабжению армии. На этот пост назначили Рыкова, а подчинялся он непосредственно Ленину. Естественно, что Троцкий просьбу Ленина перевел в директиву и приказал Тракману почистить Военконтроль от бывших царских офицеров, избавиться в первую очередь от тех, кто не приносит реальной пользы и занимается скрытым саботажем. На следующий день и случилась эта история с пропажей оригинала, и Тракман подумал, что вот удобный повод сразу же доложить наркомвоенмору о принятых мерах и продемонстрировать суровую решительность начальника Военконтроля. Все вместе и решило судьбу капитана Брауде.

— Так вам нечего мне сказать?

— Нет.

— Арестовать! — рявкнул Тракман и почему-то стукнул кулаком по столу. Вообще-то он всегда отличался выдержанностью и даже врожденной деликатностью, которая многих подкупала. Но иногда и он не выдерживал.

Его перевозили ночью, на открытом грузовичке, в кузове, охранники ворочали скулами, пытаясь подавить зевоту, их укачивало, и они таращились на Брауде, потому что веки сами собой закрывались. Наблюдая эту отчаянную борьбу со сном, Паша решил, что сам Господь даст ему этот шанс спастись и попробовать начать все сначала. На одном из перекрестков грузовичок притормозил. Брауде легко спрыгнул и метнулся в темную подворотню. Еще через несколько секунд, спохватившись, охранники открыли пальбу, но было уже поздно.

Сидя в Бутырках, Паша мучился одним вопросом: зачем Синицыну с Лесневским это понадобилось? С Ефимом Львовичем они оба познали окопных вшей, а фронтовое братство не предают, значит, должна была быть серьезная причина, но какая? Перебирая в памяти все дела, так или иначе связывавшие его и Синицына, Брауде вдруг вспомнил один разговор с подполковником, когда он пересказал ему, что гарсонишка из «Трамбле» припомнил о встрече Каламатиано с каким-то военным: за сорок, с мощным командирским голосом, густыми усами, грубоватым, сидевшим за столиком даже в шинели. И Ефим Львович вдруг изменился в лице, сначала побледнел, а потом даже розовые пятна выступили на его щеках, и он спросил: зачем ему это надо? И перевел разговор на Рейли. И ведь они отправились домой к Брауде, чтобы Синицын рассказал ему о Рейли. И ведь портрет, который набросал гарсонишка, очень схож с Синицыным! Подполковник из-за своей спины часто и в Военконтроле сидит в шинели. Значит, тогда в «Трамбле» с Каламатиано был он. И последнее время Брауде следил за этим греком, доставляя ему немало хлопот. Вот его и убрали! Но неужели Синицын с Лесневским работают на американцев? Или же была другая причина, о которой он просто не догадывается? И прежде чем его снова схватят, он должен все это выяснить и вернуть должок. Иначе он себя уважать перестанет.

Несколько дней Брауде отлеживался у своей подруги в Хамовниках. Отец Лизы, майор Лебедев, погиб в январе 17-го, и Брауде перед смертью друга дал ему слово, что не бросит дочь и женится на ней, потому что Лиза ему нравилась. Но когда Паша вернулся, рассказал о смерти отца и предложил руку и сердце, Лиза вдруг сказала, что готова приютить его у себя и даже пожить с ним некоторое время, но она считает брак буржуазным пережитком и этот институт они упразднят.

— Кто «они»? — не понял Брауде.

— Не они, а мы, я, Александра Лебедева, член партии социалистов-революционеров.

Так Паша узнал, что Лиза еще с 13-го года, то есть с гимназических лет, ведет подпольную революционную работу, является членом совета замоскворецкой группы левых эсеров. Благодаря Лизе, давшей положительную характеристику Павлу, его и взяли в Военконтроль, поскольку после революции Лиза одно время работала секретарем Троцкого, но позже перешла в Наркомпрос к Луначарскому и стала заниматься монументальной пропагандой.

Поэтому, сбежав от охраны, Брауде заявился к Лизе, но она была в ту ночь не одна и отвела Брауде к двум художницам в мастерскую, попросив приютить его на ночь. Художницам Маше и Глаше было по девятнадцать. Маша Гликман была родом из Москвы, а Глаша Кострова приехала из Вологды, но они подружились и теперь не расставались ни днем ни ночью. Даже спали вместе, правда дурные намеки тут же пресекали, объявив себя сестрами. Появление Брауде жаркой июльской ночью