— Джимми, — воскликнул я, подбегая к нему, по-товарищески хлопнув по плечу и крепко обняв. Джимми явно озадачился, но мы, мужчины, простые существа, и мое фальшивое дружелюбие выглядело заразительным и неподдельным. Он отважно принял игру, и мы устроили небольшое представление прямо посреди улицы, а недоуменные горожане смотрели на эту дичь и не знали, что и подумать.

Однако мы учимся на своих ошибках.

Дороти Паркер устраивала прием за Алгонкинским круглым столом, когда услышала новость о смерти бывшего президента США Калвина Кулиджа.

— Правда? — спросила она. — И откуда им знать?

Ее жестокая острота была ближе к истине, чем она думала: определить подобное бывает чертовски трудно. Если голова бессильно свесилась, это, конечно, легко. Но часто жизнь не заканчивается в определенный и очевидный дискретный момент. Иногда она исчезает постепенно, как наступает летняя ночь: медленно, мягко, легко. Тело не просто отключается внезапно или останавливается. Все происходит как с остановкой автомобиля: некоторые части какое-то время остаются теплыми, а шестеренки и колеса могут продолжать вращаться. Мышцы еще дернутся в последний раз, кишечник издаст краткое урчание, грудь вздрогнет, и таз мощно всколыхнется — тоже финально.

Итак, в какой именно момент произошла смерть и дух покинул тело? В больнице есть куча электронных штуковин, масса объективных способов подтверждения смерти, а также множество вариантов узнать второе мнение. Но здесь, у черта на куличках, врач должен полагаться на традиционные признаки, чтобы поставить правильный диагноз: отсутствие сердцебиения, фиксированные и расширенные зрачки, отсутствие звука дыхания, смещение кровеносных сосудов сетчатки (разве мы все не проверяем это? Нет, серьезно?).

Примите решение, доверьтесь своему суждению и не обращайте внимания на странные звуки, доносящиеся со смертного одра. Это архетипический пример перформативного высказывания: мы мертвы, потому что доктор говорит, что мы мертвы.

Все врачи были в такой ситуации, когда уже раздают чай и все друг другу сочувствуют, но вдруг врывается родственник с осуждающим криком: «Бабушка все еще дышит!»

Сейчас самое время собраться с духом, пристально посмотреть всем в глаза, взять еще одну булочку (прямо с пылу с жару, это традиция) и дать старой леди время и пространство, чтобы прийти в соответствие с поставленным диагнозом. Так сказать, дать подышать (может быть, позже подкрасться к ней с вилкой, просто чтобы убедиться, что все в порядке, и связать шнурки на случай, если она станет зомби).

Тем не менее на моих похоронах, прежде чем опустить меня в могилу под старым дерном рядом с моими отцами и праотцами, не соблаговолит ли кто-нибудь, если можно, потрогать мои глазные яблоки вилкой?

Обычно я не хожу на похороны: слишком много обвиняющих взглядов со стороны процессии. Всегда найдется какой-нибудь умник, который выкрикнет: «Почему вы не послали его на рентген?» или «Вы должны были выписать ему антибиотики».

Но когда церемонию проводит отец Джо, я делаю исключение. Мы, местные жители, называем это «немного отвлечься».

— Пэдди был великим путешественником, — однажды сказал отец Джо, — так что вполне очевидно, что его последнее путешествие было перед смертью.

Совершенно невозмутимо, при этом все прихожане вынуждены в замешательстве почесывать головы.

Кроме того, он допускал забавные неточности.

— Мэри-Кейт была ангелом, — объявил он. — За всю свою долгую болезнь она ни разу не пожаловалась.

Со скамеек послышалось сдавленное хихиканье, и я увидел несколько понимающих ухмылок, а родственники Мэри-Кейт с улыбкой переглянулись.

Отец Джо, конечно, не обращал внимания на эти скрытые знаки. Во время его визитов Мэри-Кейт была сама нежность и легкость, когда затравленные члены семьи подавали чай и свежеиспеченные булочки.

Правда заключалась в том, что Мэри-Кейт провела свои преклонные годы, радостно издеваясь над близкими. Это, к сожалению, относилось и ко мне, потому что я совершил ошибку, посещая ее слишком часто, и фамильярность породила горькое, стойкое презрение. Если бы врача можно было сравнить с напитком, то я был бы трехнедельным кислым молоком с кошачьей шерстью в нем.

Во время моих визитов Мэри-Кейт сидела у камина в пышных черных юбках, усердно культивируя свою тепловую эритему, а вокруг нее порхали бледные, запуганные невестки.

— А, это ты, — говорила она пренебрежительно. — А как насчет рентгена, у меня нога болит, а таблетки, которые ты мне выписал, никуда не годятся.

Я действительно испытывал некоторую симпатию к Мэри-Кейт — быть центром вселенной, должно быть, тяжелая работа, — поэтому я сидел сложа руки и наслаждался потоком знакомых жалоб.

Но кто может постичь человеческое сердце? Когда мы наконец опустили Мэри-Кейт на несчастную грудь Авраама, я услышал, как кто-то плакал.

«Отличные успехи, Мэри-Кейт», — подумал я.

— Я думал, ты умер.

Примечание: это пример малой прозы, то есть, я бы сказал, крайне малой.

Моя родная деревня Ростревор расположена у подножия гор Морн в Северной Ирландии. Пейзаж потрясающий, навевающий мысли о Нарнии К. С. Льюиса и Средиземье или о чем-то еще (по сути, о местах, где мужчины носят колготки). Также нельзя не вспомнить знаменитые стихи: «Где горы Морн спускаются к морю / Как невысокая толстушка в длинном кожаном платье». (Хорошо, последняя строчка моя.)

Но есть и темная сторона: чтобы попасть сюда, нужно идти в гору.

Мы, кельты, славимся избытком эмоций, и клан Фарреллов не исключение. А вы плачете на свадьбах?

Это вам не три слезинки уронить. Мы рыдаем на крещении, на днях рождения, на праздновании Рождества, Пасхи, Дня Святого Пэдди, при звуках печальных песен или просто случайно. Более того, мы соревнуемся в том, кто начнет первым.

Ну а на похоронах мы никому не уступаем, беззастенчиво скорбя без всякого стеснения. Дальние родственники, не видевшие нас много лет, застывают в изумлении, когда совершенно незнакомые люди рвут на себе волосы и воют, как сумасшедшие росомахи. Однажды мне пришлось силой удерживать одну скорбящую вдову, собиравшуюся броситься в могилу за гробом. Мне казалось, что я удерживал двадцать человек. И конечно, как только кто-то что-то делает, то все тут же делают то же самое — на случай, если люди подумают, что им все равно.

Раньше все было проще. После службы мы ставили гроб в катафалк и завозили его в гору, но несколько лет назад мои двоюродные братья настояли на том, чтобы нести дядю Пэйда всю дорогу от их дома до кладбища. Наше древнее кладбище, существовавшее еще до христианства, живописно, но неудобно расположено на вершине холма, и вносить туда гроб чертовски тяжело.