По тайному уговору с той стороной каждый вечер здесь, на берегу, должен был появляться человек, знающий переправу. Более весомую помощь с другого берега ждать не стоило. Власти Малого Хельта не хотели рисковать и открыто вмешиваться в дела соседней страны.

Оставалось ждать.

Лошадей напоили в реке и укрыли в дубовой роще с густым подлеском из орешника. Набрали для каждой по охапке травы. Пускать их пастись открыто было рискованно. Кто знает, может, противник не столь уж далеко. На опушке рощи, в сотне шагов от воды, стоял кирпичный дом с провалившейся тесовой кровлей и крепкими стенами — наполовину из камней, наполовину из кирпича. То ли заброшенный приют рыбаков, то ли бывшее жилье разорившегося хозяина-овцевода. Здесь и устроили привал — последний на земле Большого Хельта.

Кинули на пол шинели и палатки, поставили у окон две скорострелки с последними лентами, двоих по жребию отправили в караул, и пришла наконец пора для тризны по командиру. Ибо нельзя оставлять погибших товарищей без прощальной чарки и доброго слова.

В доме был очаг, разожгли сучья, сварили из последних запасов овсяной крупы и вяленой баранины похлебку, нарезали купленные в деревне два каравая. Налили избурдюка в оловянные чарки черно-красную жидкость. Вино было то самое, что не смог недавно выпить Максим. А теперь он выпил, зажмурившись и задержав дыхание. Полную чарку, как все. Потому что — память о полковнике, отдание последней чести.

Выпили, не сдвигая чарки, посидели молча минуту (потрескивал очаг). Сперва Максиму стало тошно, скоро же, однако, противное чувство растаяло и потекла по телу приятная теплота и слабость. Максим закрыл глаза.

Кто-то сказал вполголоса:

— Рай, давай-ка ту, любимую полковника.

…Здесь пора сказать о поручике Дан-Райтарге, которого чаще звали просто Рай. До сих пор почти не было случая, чтобы упомянуть о нем (как и о некоторых других) в этом рассказе. Ибо задачи и дела у всех были одни, и каждый выполнял их одинаково, пока гибель или ранение не выбивали их из общего строя. Между тем был Дан-Райтарг личностью примечательной. «Сумрачный гитарист», — говорили про него. Он никогда не улыбался — ни во время бесед и застолий, ни во время своих песен. Ходил слух, что мрачный характер его — результат какой-то давней сердечной драмы, о чем он, впрочем, сам никогда не упоминал. Улыбка же на его лице появлялась порой лишь во время боя — этакий белозубый оскал.

Кстати, этот поручик один из всех офицеров ни разу не вступил с Максимом в беседу, а столкнувшись лицом к лицу, молча наклонял голову в коротком гвардейском полупоклоне или двумя пальцами касался козырька каски. Максиму казалось, что Дан-Райтарг тайно досадует на него.

А струнами Рай владел как бог, хотя сумрачность его часто не вязалась с лихими гитарными переборами. По правде говоря, такая музыкальная удаль более была бы к лицу офицеру из гусар с их традициями шумных сборищ. Однако же Дан-Рай-тарг был потомственный кирасир. А страсть к гитаре объяснялась в нем, наверно, каплей южно-хельтской крови — так же, как и кудрявость черных волос.

Рай, сидя на полу, дотянулся до гитары, прислоненной к бугристой стене, взял ее. Прикрыл глаза. Пробитая в двух местах гитара зазвучала слегка дребезжаще, но с послушным переливом мелодии. Рай запел высоким, почти женским голосом:

Песня кончилась, Рай положил на струны ладонь, тихонько покачал головой. Максим посмотрел на Рая и опять прикрыл глаза. Песня была хорошая, ласковая, и захотелось заплакать, потому что вспомнилась мама. Чтобы не выпустить наружу слезинки, Максим зажмурился покрепче. Переглотнул. Он сидел недалеко от очага, привалившись спиной к неподвижному, как камень, капралу Филиппу. Тот не шевелился, чтобы не побеспокоить «Максимушку».

Боль в ноге не утихла совсем, но стала глухой, спокойной. Не мешала.

Было жаль полковника (и заодно, немного, жаль себя). Но жалость эта смешивалась с теплом — и с тем, что внутри, и с тем, что долетало от огня, пушисто обмахивало ноги и лицо…

Кто-то (Максим не понял кто) сказал негромко:

— Думал ли когда-нибудь полковник, что его похоронят вот так. Без формы, в чиновничьем костюме…

Максим почему-то вспомнил отчетливо, какой просторный шкаф в номере гостиницы. Там, наверно, до сих пор висят рядом просторный мундир полковника и тесный его, Мак-симкин, мундирчик. И Максим сказал — не тем, кто рядом, а скорее себе самому:

— Моя форма тоже осталась в гостинице.

— Ну, вам-то, суб-корнет, чего жалеть, — усмехнулся корнет Гарский. — Вас впереди ждет еще немало всяких мундиров.

Стало тихо, и в общем молчании ощутилось осуждение бестактности, которую позволил молодой офицер. А Максим отозвался, не открывая глаз:

— Да не мундира мне жаль, а медали, которая была на нем. Одну и ту же награду ведь не дают по второму разу…

— Отчего же не дают! — живо откликнулся барон Реад. — Если знак ордена или медаль утеряны не по вине награжденного, ему выдают дубликат… Кстати, такие медали наверняка есть в портфеле полковника, он всегда носил при себе запас… Господа, где портфель?

Портфель отыскался немедля, его вручили Реаду. Максим открыл глаза, сел прямо.

— А разве позволено носить медаль не на мундире, а вот… прямо так? — Он пальцами потянул на груди ткань матросской блузы.

— На чем угодно позволено, если заслужили… Вот, получите, суб-корнет…

Максим встал, поджав забинтованную ногу, принял на ладонь увесистый металлический кругляк с ленточным бантом.

— Благодарю, барон…

Реад кивнул и продолжал исследовать содержимое портфеля.

— Смотрите-ка, любимая бритва полковника, он с ней не расставался никогда… Письма… С ними надо разобраться и, по возможности, вернуть адресатам… О, вот удача, господа, здесь газета! И, кажется, довольно свежая. Узнаем наконец, что делается на белом свете… Боже, что это?

Реада обступили. И Максим (вспомнивший наконец, что именно из-за газеты заспешил полковник) сунулся вперед.

Барон держал развернутый газетный лист. На нем — в свете упавшего сквозь широкое окно солнца — четко виднелся гравированный портрет мальчика. Мальчик был Максим. Только гладко причесанный и в непривычном мундире с орденами. Крупные буквы торжественного старо-хельтского шрифта извещали:

«Его королевское величество Денис I вступил на престол!

На голову наследника возложена корона предков! Пора безвременья кончилась! Враг потерпел сокрушительный разгром! Нас ждет новая жизнь под скипетром законного владетеля страны! Совет монархов преподнес юному Великому герцогу Денису I королевский титул!»