царями шутки плохи.

Я хотел наказать его за дерзости, которые он позволил себе накануне, поэтому сказал с притворным удивлением:

– Не понимаю, о чем ты? Ты, должно быть, еще не протрезвел, но, надеюсь, помнишь, как напился вчера перед нашим отъездом из Вавилона? Нес какую-то чушь и так неистовствовал в лодке, что гребцам пришлось засунуть тебя в кувшин, а то бы ты их зашиб. Ты молол что-то о царях, о судьях и еще какие-то глупости.

Каптах прикрыл глаза, долго думал и наконец сказал:

– Господин мой, никогда в жизни не стану я больше пить вина, это вино и сон погрузили меня в такие страшные приключения, о которых я даже рассказать тебе не могу. Знай только, что благодаря скарабею я чувствовал себя царем и чинил царский суд, побывал в царских женских покоях и веселился там с одной пригожей девушкой. Со мной случилось еще и многое другое, но вспоминать об этом у меня нет сил, потому что голова моя раскалывается, и ты проявил бы больше великодушия, если бы дал мне того снадобья, которым пьяницы в проклятом Вавилоне пользуются на следующий день после попойки.

Сказав это, Каптах заметил Минею и снова быстро юркнул в разбитый кувшин, из которого донесся его жалобный голос:

– Господин мой, я, наверное, не совсем здоров или все еще сплю, ибо мне показалось, что там на корме сидит та самая девушка, которую я встретил во сне в женских покоях. Да хранит меня скарабей, я боюсь потерять рассудок! – И он громко заревел, дотрагиваясь до синяка под глазом и до распухшего носа, но Минея подошла к кувшину, схватила Каптаха за волосы и вытащила его голову.

– Посмотри на меня, – сказала она, – не я ли та женщина, с которой ты вчера веселился?

Каптах испуганно взглянул на нее, зажмурился и взмолился:

– Да смилостивятся надо мной все боги Египта и да простят меня за то, что я поклонялся чужим богам и приносил им жертвы, но это действительно ты, и прости меня, ибо все это было во сне!

Минея сняла с ноги сандалию, шлепнула ею Каптаха по щекам и сказала:

– Вот тебе наказание за твой непотребный сон и доказательство того, что он кончился.

Но Каптах заорал пуще прежнего:

– Я и вправду не знаю – сплю я или бодрствую, ведь точно так же было, когда эта же самая женщина появилась передо мной во сне!

Я помог ему выбраться из кувшина, дал горького снадобья, чтобы очистить желудок, потом обвязал веревкой и, не обращая внимания на его вопли, бросил в воду, чтобы он протрезвел. Но, вытащив его из воды, я сжалился над ним и сказал:

– Пусть это послужит тебе уроком за твою дерзость со мной, твоим господином. Знай, что все, что с тобой случилось, – правда; и если бы не я, лежать бы тебе теперь без дыхания в погребальном кувшине среди останков других лжецарей, отнесенных в подвал.

Потом я рассказал ему все, что случилось, и мне пришлось повторить это несколько раз, прежде чем он понял все и всему поверил. В заключение я сказал:

– Наша жизнь в опасности, и мне теперь не до смеха, ибо то, что царь повесит нас вниз головой на стене, а может, сделает и что-нибудь похуже, если только поймает, так же верно, как то, что мы сидим сейчас в этой лодке. Поэтому нам нужны хорошие советы, тем более что гребцы наши сбежали, и ты должен сказать, как нам добраться живыми до Митанни.

Каптах почесал в затылке и надолго задумался. Наконец он решил:

– Если я правильно тебя понял, то все, что случилось, мне не приснилось и не пригрезилось спьяну. Следовательно, да будет благословен этот день, и мне можно спокойно выпить вина, чтобы голова моя исцелилась, а то ведь я думал, что уже никогда не осмелюсь его пригубить.

С этими словами он вполз под навес, зубами разгрыз печать на винном кувшине и стал пить, восхваляя всех египетских и вавилонских богов, имена которых знал. С каждым новым именем он прикладывался к кувшину, пока не свалился на ковер и не захрапел громко, как гиппопотам.

Меня так разозлило его поведение, что я хотел бросить его в воду и утопить, но Минея рассудила иначе:

– Каптах прав – у каждого дня свои заботы. Почему бы и нам не испить вина и не отдохнуть здесь, куда принесла нас река, ибо это красивое место, камыши нас скрывают и цапли кричат. Я вижу, как утки, вытянув шею, летят вить свои гнезда, а вода под солнцем сверкает зеленью и охрой, и сердце мое легко, как птица, вырвавшаяся из клетки.

Я подумал над ее словами, решил, что она права, и сказал:

– Так как вы оба безумцы, то и я предамся безумию, ибо, по правде говоря, мне все на свете надоело, и какая разница – повиснет моя кожа на стене завтра или через десять лет, ведь все предопределено звездами еще до моего рождения, как объяснили мне жрецы Башни. Солнце ласково пригревает, и на прибрежных полях зеленеют всходы. Я хочу выкупаться и половить руками рыбу, как когда-то в детстве, – этот день не хуже любого другого.

Мы выкупались в реке и предоставили солнцу высушить наши одежды, потом поели и выпили вина, а Минея принесла жертвы своему богу и станцевала для меня в лодке те танцы, которые она исполняла в честь бога, так что, глядя на нее, у меня дух захватило, и я сказал ей:

– Только однажды в жизни я назвал женщину сестрой, но ее объятие было для меня словно обжигающий очаг, а тело – словно мертвая пустыня, которая не может освежить. Поэтому молю тебя, Минея, освободи меня от того колдовства, которым ты опутала мое тело, не смотри на меня глазами, подобными лунному свету на поверхности воды, иначе я скажу тебе: «Сестра моя», и ты, так же как та женщина, ввергнешь меня в преступления и обречешь на смерть.

Минея взглянула на меня с любопытством:

– Похоже, что ты общался со странными женщинами, Синухе, но, может быть, в твоей стране женщины вообще такие. Меня ты, во всяком случае, можешь не опасаться – я вовсе не собираюсь тебя соблазнять. Мой бог запретил мне соединяться с мужчиной, а если я это сделаю, мне придется умереть. Поэтому я осторожна и не стану тебя искушать, как тебе, видимо, показалось, хотя я и не понимаю почему.

Она взяла руками мою голову, положила ее к себе на колени и, поглаживая мне