— А я принёс уже, вот, — Серков приподнялся, протянул Колосухину бумагу. — Только пока вы его обсуждать будете, разрешите нам поработать с арестованным.

— Это что вы имеете в виду?

— Встретиться с обвиняемым в тюрьме, побеседовать по поводу его обращения…

— А не откажется он после этих встреч от ваших услуг, Валентин Степанович? — Колосухин хитро блеснул глазами.

— Ну если откажется, так беда невелика. Вы же сами говорите, суд точки ставить будет.

— Суд-то суд, но уж если в суде согласятся с мнением этого?..

— Бушуева, — подсказал Ковшов.

— …Тогда возвратят дело на дополнительное расследование, — закончил Колосухин. — Опять нам придётся кашу расхлёбывать, а дело вам передавать.

— Ну, раз подлюга сам просит, — рубанул рукой молчавший всё время Казачок, — так отдавайте дело нам, Виктор Антонович, и нечего из-за мрази головы ломать.

— Ладно, беседуйте с арестованным, — согласился Колосухин. — Данила Павлович, выдайте майору Серкову разрешение на встречу, а мы пока ситуацию обсудим, согласуем с Петровичем. Я думаю, он особо возражать не станет. Хотя, дело политическое… Как считаешь, Данила Павлович?

— Политики здесь мало, больше чванства и дури у этого типа, — высказался Ковшов. — Бушуев, конечно, физически здоров, адекватен, но крыша у него явно сдвинулась, он мечтает прославиться. Великим пожарным стать не удалось, вот он в декабристы и подался.

— Октябристы — декабристы, одна хрень, — выругался Казачок. — Антисоветчик!

Уходя, Ковшов пропустил вперёд работников Комитета, а Колосухину, обернувшись, сказал:

— Мелкая это птица. Не вытянет он на семидесятую. В областном суде в штаны наложит, когда его в клетке привезут и объявят, что десять лет грозит.

— Зато убедится — закрытый рот помогает сохранить зубы. Так, кажется, говорится в народе? Ему эта наука не повредит, — глаза Колосухина были серы и холодны.

Ковшов провёл гостей в кабинет, где кроме него обитали ещё три прокурора следственного отдела, но присутствовал лишь один. Толупанов лениво листал газету и тоскливо поглядывал в окно — до обеда оставалось ещё много времени. Вошедшим он несказанно обрадовался, а когда Ковшов к тому же на него внушительно глянул, враз удалился, якобы обуреваемый желанием покурить на улице.

Стол Ковшова был завален бумагами, но он их решительно сдвинул в сторону, усадил Серкова и Казачка напротив и полез в сейф. В сейфе, громадном и видавшим виды, с облезлой светло-зелёной краской на боках, тоже было тесно. Ковшов начал вынимать его содержимое прямо на стол. От неловкого движения, когда Ковшов извлекал тяжёлый громоздкий бронзовый бюст Сталина, куча выложенных бумаг, уголовных дел и папок рассыпалась по полу. Разлетелись, как колода карт, чёрно-белые крупные фотографии. Ковшов чертыхнулся. Поставил бюст на стол и принялся их собирать. Серков и Казачок дружно засуетились рядом. Когда авральные работы закончились, майор Казачок, с озабоченным видом разглядывавший бюст Сталина, пристально вгляделся в фотографии, подобранные им с пола. Потом с тем же, но уже возросшим интересом попросил фотографии у Серкова и даже заглянул в руки Ковшову.

— Ты что это, Тарас? — одёрнул приятеля Серков. — Что это тебя затрясло? Трупов расчленённых никогда не приводилось видеть?

— Фотографии того самого убийства, о котором Колосухин говорил? — спросил Серков Ковшова, так и не дождавшись от Казачка никакого ответа.

Ковшов кивнул и потянулся к Казачку, взять у того оставшиеся фотографии. Но тот, неестественно остолбенев, не сводил взгляда с бронзового бюста на столе.

— Откуда это у вас, Данила Павлович? — наконец выдавил он.

— Тоже по убийству. Вещественное доказательство. Полагаю, это орудие убийства.

— Я, кажется, этот бюст уже видел. Совсем недавно.

— Видели? Где же? — спросил Ковшов и вместе с опешившим Серковым уставился на бледного Казачка.

— И фотографии мне эти знакомы, — Казачок растерянно перебирал в руках чёрно-белые снимки, — вот этот, этот, этот. Я видел эти места.

— Смотрите сюда! — Ковшов извлёк из сейфа свёрнутый кусок акварели и развернул его на столе.

— Точно! Он самый! — не удержался Казачок. — Это пейзаж из квартиры Шальнова, историка института. Что это значит?

— Убил Шальнов своего сына, — тяжело произнёс Ковшов. — А это всё следы его трудов.

Ковшов присел к сейфу, бережно стал укладывать в бездонное нутро бумаги, фолианты уголовных дел, бюст, свёрток с акварелью, фотографии.

Казачок и Серков тупо молчали, каждый осмысливал услышанное и увиденное по-своему.

— А вы что же, Тарас Иванович, знакомы были с Дмитрием Гавриловичем Шальновым? — закрыв сейф и усевшись за столом, Ковшов внимательно посмотрел на майора.

— Да, познакомился вот, — кивнул тот, всё ещё не приходя в себя, — на днях.

— Дома у него были?

— Там и видел эту картину. Обрыв, опушка и берёзки над рекой…

Казачок, потерявшись совсем, взглянул на Серкова, тот пребывал в прежнем состоянии столбняка.

— То-то он мне странным каким-то показался, — начал Казачок, — комната запертая, воздух затхлый, как в могиле. Когда же он его и за что, Данила Павлович?

— Следствие только началось. Но со дня смерти прошла неделя-две, а то и больше. Эксперты ещё не дали заключения. Отсчёт, видимо, следует вести с того дня, как Антон Шальнов перестал посещать занятия в институте.

— А отец мне сказки рассказывал, будто сын к матери удрал после ссоры… — выпалил Казачок, к которому начали возвращаться ощущения, а вместе с ними и рассудок. — Врал, паразит! Признался он, Данила Павлович?

— Шальнов Дмитрий Гаврилович находится в психиатрической больнице с тяжёлым расстройством сознания, — отвернулся от Казачка и Серкова к окну Ковшов и замолчал.

Желания вести разговоры по делу у него явно не имелось. Он казался утомлённым, мрачно изучал ветки клёна, царапающие под ветром стёкла окон. В повисшей тишине все трое долго слушали скрежет живого по неживому.

— Но как же вы его установили? — не сдержался опять Казачок.

— Сам пришёл.

— Безумный?

— Он акварель написал, чтобы место захоронения останков трупа не забыть. Ещё, видимо, что-то соображал…

— Вот как!

— А приехав туда, стал раскапывать труп… Вернее, последнее, что от него осталось… Голову. Другие части тела раньше в воду выбросил.

— Что это его проняло?

— Голову не нашёл. Мы её раньше оттуда забрали, сразу после обнаружения мальчишками…

— А он?

— Вот тогда Дмитрий Гаврилович, видно, окончательно рассудка и лишился. Он весь холм перерыл. Копал землю, пока его там не заметили, участковому сообщили, тот его и задержал.